Дураки, мошенники и поджигатели. Мыслители новых левых

Грамши полагал, что подобная систематическая инфильтрация должна ускорить упразднение государства. Коммунистические интеллектуалы и массы, как он верил, связывает друг с другом инстинктивная симпатия. Поэтому, когда они объединят свои силы, отпадет потребность в принуждении со стороны государства. На его месте возникнет новая, консенсусная форма правления[108]. Как и многие другие левые интеллектуалы, Грамши не анализирует это идеальное правительство («управление вещами», как определил его Энгельс). Следовательно, его доводы бессильны убедить оппонента, скептически настроенного именно по поводу результатов коммунизма, а не методов его достижения.

Таким образом, Грамши нечего сказать реалисту, который вопрошает: как же в этом обществе будущего будут улаживаться и разрешаться конфликты? Коммунистов, как и фашистов, отличает переходящее все границы неприятие оппозиции. Цель политики – не сосуществование с оппозицией, а ее уничтожение, чтобы достичь состояния, при котором оппозиции больше не существует («исторического блока»). Вопрос наличия оппозиции, конечно, самый важный в политике. Конфликты между индивидами ведут через создание свободных ассоциаций к межгрупповым конфликтам, столкновениям и образованию фракций, которые неминуемо заявляют о своих претензиях на власть. Как обходиться с такой конкуренцией? В частности, как Коммунистическая партия должна реагировать на противодействие ее правлению? Ленин предрекал, что никакой оппозиции не будет. В известной степени предсказание сбылось, когда оппозиция исчезла. Или для чего еще нужен был ЧК?

Этот вопрос имеет решающее значение для «марксистского гуманизма», который, как и сам Грамши, стремится к политике, сообразной человеческой природе. Грамши предполагает, что массы объединятся под началом интеллектуалов. В то же время он знает о многих миллионах (которые почему-то не должны считаться «массами») оказавших фашизму такую обширную поддержку, которую коммунизм редко, если вообще когда-либо получал. На самом деле историческая реальность фашизма подрывает коммунистическую мечту – идеал общества, в котором нет конфликтов и оппозиции не потому, что первые разрешены, а требования второй удовлетворены, а потому, что устранены сами «условия» для возникновения противоречий. Марксисты предполагают, что эти условия являются социальными, изменчивыми, зависящими от «антагонистических производственных отношений». Но если условия конфликта кроются, как это, очевидно, и есть, в человеческой природе, то надеяться на их устранение – значит лелеять бесчеловечную надежду и от нее перейти к бесчеловечным действиям.

Революция, согласно Грамши, не есть неизбежность, которая сметет нас, а действие, предпринятое героическими индивидами. Более того, это действие, к которому можно стремиться, не пачкая рук на заводе. Вы можете спокойно занимать любую удобную должность и в то же время работать над падением буржуазной гегемонии, не забывая наслаждаться ее плодами. Такая философия чрезвычайно полезна для интеллектуала, чьи взгляды и пыл встретили бы жесткую реакцию за стенами университета. Она естественна для участников студенческой революции. Добавьте к этому зачаровывающую дихотомию «коммунизм против фашизма», проиллюстрированную героической жизнью Грамши, и картина завершена. Найден враг, определены методы «борьбы», и предложена теория, доказывающая, что вы можете участвовать в схватке наравне с героями, даже не вставая из-за письменного стола.

Но все это, хотя и может понравиться ищущим «безболезненного праксиса», вызывает серьезные сомнения в верности Грамши марксизму. Разве он не предлагает просто новое классовое общество с партией в роли «царя-философа» и интеллектуалами, пользующимися привилегиями, которыми когда-то обладали их «буржуазные» предшественники? Повсюду в «Тюремных тетрадях» Грамши пытается дать ответ на этот вопрос, утверждая, что, во-первых, интеллектуалы не являются классом, а во-вторых, в силу своей просветительской роли они будут приняты массами, поэтому любое принуждение исключено[109].

Ни один из этих аргументов не внушает доверия. А извилистые пути, которыми рассуждает о них Грамши, едва ли могут скрыть тот факт, что он это понимает. Теория Грамши предполагает отказ от экономического определения класса, выдвинутого Марксом. Она подразумевает признание того факта, что существуют коллективные агенты, обладающие властью, которой Маркс наделял классы, и в то же время единством цели, которое может приписываться интеллектуальной элите. Более того, способность правящего класса с помощью духовенства склонять массы к признанию своего владычества была именно одной из черт старого, «классового общества», которое Грамши желал разоблачить и разрушить до основания.