Дураки, мошенники и поджигатели. Мыслители новых левых

В этих работах Хабермас выделяет два вида социального действия: «целерациональное» и «коммуникативное». Первое – это «инструментальный разум» человека на улице, а второе – «интеллектуальное производство» человека в университете. Различие между подчинением и безапелляционными заявлениями представлено как глубокая теоретическая идея:

Под «трудом», или целерациональным действием, я понимаю или инструментальное действие, или рациональный выбор, или их сочетание. Инструментальное действие осуществляется по техническим правилам, основанным на эмпирическом знании. В каждом случае они подразумевают определенные прогнозы относительно наблюдаемых событий, физических либо социальных; эти прогнозы могут оказаться верными или ошибочными. Поведение рационального выбора руководствуется стратегиями, основанными на аналитическом знании…

С другой стороны, под коммуникативным действием я понимаю символически опосредованную интеракцию. Она руководствуется обязательными действующими нормами, которыми определяются взаимные поведенческие ожидания и которые должны пониматься и признаваться по крайней мере двумя действующими субъектами… [Habermas, 1989, p. 91–92; Хабермас, 2007, с. 66–67].

Различие основательно проработано, занимая несколько таких абзацев. Его, однако, можно сформулировать проще: труд оценивается по эффективности, а речь – по понятности. Поэтому правила, которые направляют первую, являются техническими и касаются выбора средств для достижения целей. А вторую определяют конститутивные правила, подобные правилам игры. Они служат для определения смысла того, что делается.

Несомненно, между двумя видами действий можно провести интересные параллели. Но нельзя исходить из того, что каждое действие может быть отнесено в одну из двух групп. Иначе в какую категорию следует включить, к примеру, футбол, джем-сейшен, секс, богослужение или семейный ужин? Вполне характерно для Хабермаса, что он не говорит, является ли это разграничение исключающим, исчерпывающим или абсолютным. Типично также, что, несмотря на столь важные вопросы, оставшиеся без ответа, он продолжает использовать это различие как основной теоретический инструмент антикапиталистической критики. Почти все поддающиеся наблюдению недостатки буржуазного общества восходят в конечном счете к функционированию целерациональных мышления и действия. В то же время все, что позволяет надеяться на лучший мир, содержится, хотя и скрыто, в парадигме «коммуникации».

Эмансипация, как предполагает Хабермас, – это прежде всего освобождение языка, которое он позднее назовет «идеальной речевой ситуацией». Хотя это предложение звучит несколько парадоксально, когда исходит от автора, чей язык заключен в тюрьму бессмысленного жаргона, за ним стоит авторитет традиции. Оно повторяет первоначальное устремление Франкфуртской школы, а именно разбить кандалы буржуазной культуры, открыв другую форму сознания. Но теперь объект поисков уже не подлинный голос пролетариата (его, напомню, нельзя путать с реальным голосом трудящихся), а идеальный голос ученого, который, говоря свободно, расскажет нам, как все обстоит на самом деле.

Однако прежде чем рассматривать эту революционную программу, мы должны отметить важную особенность процитированного ранее определения. Это, по сути, сочетание статичных банальностей («эти прогнозы могут оказаться верными или ошибочными») и резких, необоснованных поворотов мысли. То, что вначале называется «инструментальным действием», неожиданно становится «рациональным выбором», который, в свою очередь, оказывается «техническими правилами», основанными на «эмпирическом знании». Далее определение затрагивает и «правила предпочтения», и «процедуры принятия решений», отражая стремление автора выхватывать жаргонные выражения из новых книг, дисциплин, статей и конференций, имеющих место в академической среде. Подобный поток ассоциаций встречается и в других работах Хабермаса этого периода. Например: