Дураки, мошенники и поджигатели. Мыслители новых левых

Как видно из этого примера, научный стиль – это не более чем обман: новый штамп, который Хабермас не совсем знает, как держать, и использует вверх тормашками. После нескольких сотен страниц такого текста, в котором определения поглощаются тавтологиями, а тавтологии – определениями, конца чему не видно, у читателя возникает настоятельная потребность докопаться, наконец, до сути этого. О чем именно говорит Хабермас и что предлагает делать? Определенного ответа на этот вопрос нет. Реальные люди проскальзывают сквозь сеть его аргументации, и остается только абстрактная речь. Мы должны стремиться к herrschaftsfreie Diskurs – дискурсу без господства, но о чем он должен вестись и с какой целью? Хабермас говорит в другом месте, что нас освободит «консенсус, достигнутый в неограниченном и универсальном дискурсе» [Habermas, 1970, p. 370]. Но консенсус по какому вопросу и во имя чего?

Для идеального мира будет характерен своего рода универсальный отказ от выражения, но можно будет услышать отголоски где-то далеко звучащей симфонии: «По мере овладевания средствами построения [этой] идеальной речевой ситуации мы можем представить себе идеи истины, свободы и справедливости, которые пронизывают друг друга. Хотя, конечно, только как идеи» [Habermas, 1970, p. 370]. Но какова ценность истины, свободы и справедливости, если они остаются не более чем идеями? Чего именно достигает этот herrschaftsfrei Diskurs за пределами самого себя? Что он даст, например, моим неразговорчивым соседям-фермерам, которые умеют делать дела, но не тратят время на их обсуждение? Хабермас непреклонен в том, что существующие речевые привычки недопустимо ограничены не в последнюю очередь постольку, поскольку «пресекают вопросы, радикализирующие ценностный универсализм буржуазного общества, на стадии их возникновения» [Habermas, 1979, p. 198]. Но эта фраза означает что угодно. И поэтому под «радикализацией ценностного универсализма буржуазного общества» можно понимать почти все, что происходит на кафедрах, хорошо знакомых Хабермасу. Можно подумать, что «критика инструментального разума» и «диалектика Просвещения» демонстрируют что-то другое.

Несмотря на то что Хабермас претендует на описание «идеальной речевой ситуации», в своих текстах он постоянно делает отсылки к какому-то новому, в некотором смысле освобожденному социальному порядку, который будет избавлен от яда буржуазного сознания. При этом новом порядке коммуникация перестанет быть искаженной предубеждениями, уважением к властям, тщеславием или сомнениями в себе. Появится «коммуникативная этика», которая «гарантирует всеобщность норм, которые могут быть приняты, и автономию действующих субъектов» [Habermas, 1976, p. 89]. Этот новый порядок, занимавший Хабермаса в его ранней работе об идее легитимации, должен наступить через принятие норм, «с которыми каждый, кто подпадает под их действие, согласен (или согласился бы) без оговорок, вступая (или собираясь вступить) в процесс дискурсивного волеизъявления» [Ibid.].

Согласен или согласился бы? Имеет место фактический контракт или только гипотетический? Хабермас заявляет, что пишет о языке. Но на самом деле он бродит вокруг да около старой идеи общественного договора, поднимая, хотя и не рассматривая, кантовский вопрос: достаточно ли гипотетического контракта для обеспечения легитимности и в любом ли случае исключен фактический контракт? Но усложненный, бюрократический язык Хабермаса скрывает этот весьма уместный вопрос, равно как и подводные камни, о которых суждено разбиться кораблю его критической теории. Или люди вольны заключать контракты в их нынешнем состоянии, и в этом случае разве мы не можем сказать, что они подспудно принимают «капиталистический» порядок? Или они не могут, и тогда наши критерии предпочтительности социального порядка основаны только на том, что люди выбрали бы в идеальных условиях. Соответственно, проблема в том, как определить последние. Как можем мы прийти к осуществляемому на равных (herrschaftsfrei) социальному выбору?

Единственного убедительного ответа, который когда-либо был дан на этот вопрос, Хабермас избегает. И состоит он в том, что по-настоящему свободный и автономный выбор – это тот, при котором уважается суверенитет человека. И ему предоставляется право распоряжаться своей волей, трудом и имуществом как своей собственностью. Таков ответ, данный Просвещением, закрепленный в Конституции США и нюансированный австрийской теорией рынка и традицией западной демократии. Другими словами, это ответ, который марксистский гуманизм отрицал с самого начала как буржуазную идеологию и на который Хабермас постоянно и пренебрежительно ссылается в критических ремарках, которые по ясности и рядом не стоят с тем, что в них критикуется.