Дураки, мошенники и поджигатели. Мыслители новых левых

Более того, как убедительно рассуждал Оукшотт, прообраз гражданского объединения – это не предприятие, а разговор, который является не средством достижения цели, а целью самой по себе. Эта ассоциация «целесообразна без цели»[73]. Благодаря ей возникают привязанности, без которых не может длительно существовать никакое общество. Общение делает нас участниками, членами институтов и юридических лиц, людьми, вовлеченными в отношения собственности и дарения, короче говоря, представителями той презренной «буржуазии», о которой представители Франкфуртской школы говорят только в абстрактных и уничтожающих терминах.

Вполне вероятно, что, когда Хабермас говорит о кризисе легитимности из-за «целерационального» мышления, в этом сказывается влияние одного немецкого мыслителя, Арнольда Гелена, имевшего смелость делать такие консервативные выводы. В относительно прозрачном эссе Хабермас отдает дань уважения Гелену, в то же время критикуя его за расположение к институтам и «имитацию субстанциальности»[74] [Habermas, 1983]. Гелену хватило смелости говорить о том, о чем в послевоенной ФРГ говорить казалось немыслимым. Его идеи, поглощенные механистичным мышлением левого бюрократа, машинально воспроизводятся в пристойном виде, очищенные от выводов и представленные как «критика» очередного «кризиса капитализма». И все же, говоря по правде, только социалисты хотели обосновать легитимность правительства его ролью как средства. Лишь социализм поставил на место управления людьми безликое «управление вещами», о котором следует судить по «техническим правилам» социальной инженерии. И если где-либо в современном мире дефицит легитимности и имеет место, то главным образом там, где социализм оставил свой след: в бывшей советской империи. Учитывая сказанное, обратим внимание также на то, что Хабермас отсылает не к «позднему», а к «раннему капитализму».

Хабермаса нельзя назвать страстным революционером. Страстным его вообще нельзя назвать. Открыв глаза на реалии социального конфликта, он начал оказывать осторожную поддержку «демократизирующим» целям студенческих протестов 1960-х годов, а затем, уже не так давно, вступать в диалог с сильными мира сего в интересах евроцентристской политики, из которой голоса консерваторов и националистов, как представляется, всегда будут исключены. И в самом деле, в недавних выступлениях в качестве публичного интеллектуала Хабермас больше озабочен поддержкой евроинтеграции, чем какой-либо из старых, антикапиталистических целей, при всем понимании им того, что сейчас для Европы актуален не свободный рынок, а другие темы: функционирование государства всеобщего благосостояния, размывание национальных границ и идентичностей и отход от американского империализма.

Поэтому естественным итогом франкфуртского проекта становится защита возникающей умеренно левой бюрократии, которой предстоит переплавить европейские народы в однородное государство всеобщего благосостояния, стремящееся к «идеальной речевой ситуации» со своими теперь уже неагрессивными соседями. Немецкий левый истеблишмент ясно осознает свой статус привилегированной элиты. Продолжая снова и снова повторять свою заунывную критику технократии, его представители на самом деле понимают, что «инструментальный разум», описанный Хабермасом в одном из наиболее прозрачных мест как «труд», – это непреложное социальное условие их существования. В конечном счете критика «целерационального» поведения и восхваление «идеальной речевой ситуации» – не что иное, как идеология: мировоззрение элиты, которая хочет просто отвернуться от реального мира современной экономики и добиться уважения своего статуса праздного класса.

Как в случае с любой идеологией, главная задача состоит в том, чтобы убедить низшие слои ее принять. Здоровый инстинкт продиктовал необходимость выразить идеологические прокламации в бюрократической форме, заронив в них неясный посул грядущего освобождения. Лестью рабочего и менеджера склонили думать о левом, как о чиновнике высшего ранга, служителе одному ему ведомой службы. У такого левого есть шкафчик, где спрятана подшивка с истиной, но обращения он рассматривает так же, как и любой другой госслужащий, поэтому придется набраться терпения. На самом деле, именно Гегель, идеолог «буржуазного общества», определил государственных служащих как подлинный высший класс.