Дураки, мошенники и поджигатели. Мыслители новых левых

Однако для Альтюссера догма «открывается» именно в процессе ее утаивания. Именно акт сокрытия в интеллектуальных структурах, не поддающихся пониманию, гарантирует истину каждого откровения. Аксиомы марксистской теории возникают в тексте Альтюссера подобно молнии ослепительной темноты среди серых туч на сером небосклоне. Эта «зримая тьма» похожа на фотографический негатив, и Альтюссер намекает, что есть некий процесс, который способен проявить его так, что тьма станет светом, а бессмыслица – смыслом. Откройте «Капитал», настаивает он, посмотрите на этот текст, всмотритесь пристально, поверните его вверх тормашками, покрутите туда-сюда, поднимите повыше. Но не отрывайте взгляд от него! И только тогда произойдет великое превращение.

В то же время от верующего требуется не обращение от темноты к свету, а «отрицательное откровение», которое предшествует ему. Истинное откровение представляет собой credo quia absurdum адепта, который повсюду видит тьму, а затем обращается к тексту Маркса, дабы превратить ее в свет.

Естественно, ничто из этого не могло бы привлечь серьезных последователей, если бы в кромешной темноте совсем нельзя было различить смутные очертания теорий и взглядов. Таким образом, Альтюссер поддерживает свою метадогму, по сути, марксистской теорией, от которой осталась лишь бестелесная оболочка. Она излагается в книге «За Маркса» 1965 г. [Althusser, 1969; Альтюссер, 2006]. А затем «предполагается» – если имеет смысл говорить это о работе, в которой предполагается практически все – в сочинении, которое я уже цитировал – «Читать “Капитал”» 1968 г.

Как и многие коммунисты-интеллектуалы, Альтюссер был обеспокоен поворотом молодого поколения к раннему Марксу. Он считал этот поворот угрозой ортодоксии или, скорее, метаортодоксии, которую он выражал в своих работах. Особенно он выступал против переписывания исторического материализма и теории стоимости в терминах «марксистского гуманизма», основанного на рукописях Маркса 1844 г., и исходя из идей, предложенных Лукачем и Франкфуртской школой. Со времени публикации «Экономических рукописей 1857–1859 годов» принято считать, что сам Маркс, вероятно, одобрил бы такое переписывание и определенно не был бы против него [Marx, 1973; Маркс, 1968]. Но такое предположение оказалось невыносимым для Альтюссера, и он перестал публиковаться в одних изданиях с авторами, предлагавшими подобную трактовку.

Отвечая молодым гуманистам, Альтюссер приводил доводы в пользу «эпистемологического разрыва» между двумя отдельными фазами творчества Маркса, отмеченными двумя разными «проблематиками». Проблемы раннего Маркса были «идеологическими», а более поздние – «научными» [Althusser, 1969, p. 32–33; Альтюссер, 2006, с. 44]. Для того чтобы читатель приветствовал это толкование с должной торжественностью, Альтюссер сразу скрывает его, зарывая технические термины (которые он никогда не объясняет) в целых абзацах новояза:

Понимание идеологического развития предполагает, на уровне самой идеологии, одновременно и познание идеологического поля, в котором появляется и развивается мысль, и выявление внутреннего единства этой мысли: ее проблематики. Само познание идеологического поля предполагает познание проблематик, которые формируются в нем и вступают друг с другом в противодействие. Именно соотнесение собственной проблематики рассматриваемой индивидуальной мысли с собственными проблематиками других мыслей, принадлежащих к идеологическому полю, может вынести решение о том, в чем заключается специфическое отличие ее автора, т. е. появился ли новый смысл [Ibid., p. 90; Там же, с. 103].

Этот отрывок иллюстрирует тяжеловесную, подозрительную круговерть прозы Альтюссера, которая монотонно вертится вокруг себя, как сумасшедший в воображаемой клетке. Основную мысль этого абзаца можно резюмировать в нескольких словах: понять идею – означает усмотреть ее содержание. Но заколдованный круг, построенный на основе этой тавтологии, завораживает, указывая на иной смысл, который всегда лежит под поверхностью, вне досягаемости.