Дураки, мошенники и поджигатели. Мыслители новых левых

И что мы можем сказать о Хабермасе теперь, когда все награды розданы и он признан голосом новой Европы? Единственный ныне живущий представитель Франкфуртской школы, Хабермас много лет мыслил марксистскими категориями и пытался найти новые способы формирования антикапиталистического послания. Сначала он думал, что капиталистический кризис легитимности может быть преодолен обычным союзом левых интеллектуалов с тщательно отобранными и достаточно почтительными членами рабочего класса. К его чести, он перерос эту нелепую повестку, выступив за диалог, переговоры и симпатию, занявшие место марксистской «борьбы». Однако новая повестка приняла форму политической программы без содержания.

Отмахнувшись от всех реалий в угоду бюрократическим абстракциям, он так и не смог сказать, о чем нам следует вступать в коммуникацию или как мы можем поддержать наш мир. Если его единственный посыл – это «давайте поговорим», то сомнительно, что нам нужны тома концентрированного жаргона, чтобы его услышать. И диалоги, которые Хабермас защищает теперь, после 11 сентября 2001 г., характерны тем, чьи голоса из них исключены. Ни националисты, ни социальные консерваторы, ни премодернисты, ни поборники свободного рынка не будут приглашены за стол переговоров, когда в бункере Хабермаса будет проектироваться постмодернистское будущее человечества. И, исключая столь многих обычных представителей человечества из переговорной, Хабермас избегает реальных вопросов, которые волнуют нас, рекомендуя обсуждать их только для того, чтобы не обсуждать их. Я думаю, что в этом – вся новая Европа.

Глава 6 Бессмыслица в Париже: Альтюссер, Лакан и Делёз

Левый энтузиазм, охвативший учебные заведения в 1960-х годах, породил одну из самых эффективных интеллектуальных революций в новейшей истории. Он получил такую поддержку, на которую редкая политическая революция могла рассчитывать. Начиналась эпоха «интеллектуального труда», когда интеллектуал занял место почетного члена рабочего класса. Именно в это время исчезновение настоящего рабочего класса уже было предрешено и его существование можно было продлить только в форме театральной постановки[75].

Таким образом, революция 1960-х годов проводилась в лабораторных условиях и едва ли выходила за пределы библиотеки. Впервые с близкого расстояния можно было наблюдать «революционное сознание» в действии, не подвергаясь риску насилия, разве что вербального. В частности, можно было увидеть, как быстро и умело левое послание становилось догмой, как энергично новые революционеры занимались своими надуманными вопросами, бессмысленными противоречиями и накоплением знания, недоступного профанам. Все это позволяло игнорировать – в силу эмоциональной необходимости – основополагающие вопросы, в частности: что такое революция и чего в ней такого замечательного?

Острота этих вопросов, равно как и искусное их замалчивание, нигде так не очевидны, как в текстах человека, которого революционеры 1968 г. избрали своим интеллектуальным вождем, – Луи Альтюссера. В его трудах родился новый вид марксистской догмы: теория или, скорее, метатеория, которая повторяется из одного гипнотизирующего параграфа в другой в форме догмы, при этом тщательно скрывая свое содержание. Такая метадогма, как ее можно было бы называть, претендует на методологическую изощренность, которая выводит ее за пределы любой внешней критики. При этом она настаивает на том, что у любого интеллектуального предприятия есть только одна законная цель, и это революция. Сквозь все писания soixante-huitards и их последователей проходит одна и та же мысль: цель интеллектуального труда – быть на стороне революции независимо от обстоятельств.

Я поподробнее остановлюсь на Альтюссере, так как он предлагает модель нового, защищенного от внешних влияний языка. На нем не может быть поставлен никакой вопрос и не может быть дан никакой ответ, кроме как в понятиях, которые едва ли доступны тем, кто не отказался от своей способности мыслить вне их. Как думал Оруэлл, первой целью любой революции является язык. Необходимо создать новояз, который поставит власть на место истины и, совершив подмену, опишет результат как «политику истины».

Чтобы обрести эту новую истину, важно не допускать опровержений, но не так, как это делает наука: сглаживая или выдерживая контраргументацию. Опровержений необходимо избегать так, чтобы истина, которую содержит догма, была защищена от козней реальных вещей. Следовательно, сочинения Альтюссера, которые являются образцовыми в этом отношении, не связаны ни с чем, написанным кем-либо за пределами марксистского лагеря, и не признают никаких традиций социальной и политической мысли, которые изначально не несли бы на себе печати марксистской догмы. О любых серьезных возражениях против теории и практики марксизма Альтюссер умалчивает.