Дурманящий и поминальный напиток в вере и культах наших предков

В таких случаях логичным будет видеть в этом обычае защитный ритуал; намерение состоит в том, чтобы сделать зловредные силы безвредными, разорвав любую связь между ними и живыми людьми. В других обстоятельствах процедура могла возникнуть из бессознательной потребности сделать что-то в критический момент, чтобы, так сказать, отвлечь явленную в факте смерти силу и помочь жизни преодолеть опасные повороты ее потока. Деятельный человек не может сложа руки наблюдать за катастрофой. Даже если он не знает конкретного средства против опасности, он делает что угодно, чтобы освободить себя от гнета ситуации. В «Сказках тысячи и одной ночи» при известии о смерти мужа женщина бьет домашнюю утварь друг о друга, срывает со стен полки, разбивает окна и решетки. Женщина племени даяков (о. Борнео) пришла в ярость после смерти одиннадцатилетней дочери: горюющая мать разбила все тарелки, миски и другие хрупкие предметы, которые попались ей под руку[144].

В этих описаниях мы можем ощутить страстность того выразительного движения, на котором покоится более или менее устоявшийся обычай, например, разрывание одежды как часть траурного действа.

Археологи предполагают, что слой черепков за пределами гробницы остался от емкостей, которые были помещены в гробницу целиком, и потому в них тоже когда-то могли быть напитки. Таким образом, эти находки также подводят нас к вопросу: что именно можно считать напитком, предназначенным для усопшего? Однако, каким бы ни был скандинавский исторический материал, он не может напрямую удовлетворить нашу жажду знаний; мы должны расшифровать его секреты окольными путями. Если иметь в виду, что мы говорим о древнем и всеобщем обычае, то можно заранее предположить, что предназначенный для усопшего напиток не был характерным для какой-то отдельной культуры продуктом (то есть не был медовухой, пивом, вином и т.д.), а представлял некое естественное состояние, то есть был водой.

Так как незаменимость воды в жизни человека не знает ни местных, ни временных границ, и в то же время никакая другая жидкость не может претендовать на подобную роль, вода была единственным напитком, который все народы во все времена могли использовать в ритуалах, связанных с умершими. Но сама проблема далеко не исчерпывается этим утверждением. Мы также можем прийти к выводу, что вид воды тоже играл роль для загробного мира.

Вода должна была содержать в себе особую силу. Это предположение основано на том, что запросы и нужды мертвых ни в коем случае не уступали по значимости запросам и нуждам живущих. Там, где забота об умерших не ослабевала, уровень жизни тех и других был на одном уровне. Особенно в том случае, когда можно было удовлетворить усопших без слишком больших личных жертв, можно уверенно предположить, что умерших не обижали, подсовывая им второсортные вещи в качестве жертв. Самой мощной, самой священной водой в жизни человека была родниковая вода. Распространение и важность культа родника в позднейшем народном быту достаточно доказаны всесторонними и тщательными исследованиями[145]. И уже одно это подкрепляет наше мнение, к которому мы пришли абстрактным путем логико-психологического наблюдения.

Наша гипотеза становится еще более убедительной, если мы можем проследить подобные свидетельства, которые настолько стары, что ведут нас в те времена, когда потребность в принесении живительного напитка (Labetrank) усопшим глубоко осознавалась и соблюдалась в народе. Мы также располагаем свидетельствами этого из Бронзового века. Даже в более ранней Бронзе проточная вода, особенно из источников и родников, пользовалась таким же почитанием, как и солнце, то есть как сила природы.

Об этом свидетельствуют несколько находок этого периода. Так, например, в источниках богатой железом воды или рядом с ними обнаружены сгруппированные вместе бронзовые мечи[146]; нет сомнений, что это подношения источникам здоровья, которые, возможно, принесли исцеленные воины или те, кто ищет исцеления.

В других случаях, и в большинстве из них, жертвы приносят именно женщины. Например, это касается знаменитой находки у источника в Будсене, остров Мён (Møn), относящейся к более позднему Бронзовому веку. Полый ствол дерева был обложен камнями и скрыт в недрах источника; внутри этого ствола обнаружено два подвесных сосуда, куполообразное поясное украшение и три витых кольца на запястье. Находка была обложена костями двух быков, трех телят, трех овец, а также останками лошади, свиньи и собаки. Этих животных принесли в жертву, но при этом их тела не сбрасывали в источник; с них сняли шкуру, срезали когти на передних и задних лапах, после чего отдельные фрагменты туш этих жертвенных животных принесли в жертву духу воды[147].