Дурной глаз

Они вышли к сложенным из огромных блоков ступеням. Не просто ступеням – ступенищам. Каждая доставала Артему до колена. Ступени лепились к наклоненной стене чёрного, безобразного, как гнилой зуб, зиккурата, уносящегося к сводчатому потолку пещеры. Не задерживаясь, Рязанцева устремилась вверх. Ступеней было не меньше двух десятков, и подъём отнял у Артёма последние силы. Он карабкался, отставив больную ногу, словно покалеченный паук. Женщина, напротив, взбиралась ловко и, достигнув вершины, стала ждать, упёршись руками в бока. Артём ощущал её превосходство над ним так же ясно, как и её возбуждение. Неожиданно Артём понял две вещи.

Первая – он напуган. Если представить его эмоциональное состояние в виде шкалы, то стрелка на ней перешагнула через отметку «ТРЕВОГА» в красную зону «СТРАХ»… и не собиралась останавливаться. Его страх не был рациональным, как у взрослых людей, которые боятся потерять работу или сбережения, серьёзно заболеть. Чувство Артёма оказалось первобытным, парализующим, безрассудным и совершенно забытым для него; тот страх, который испытывает ребёнок, проснувшийся посреди ночи во мраке, полном подкрадывающихся чудищ. Иррациональность страха была вторым открытием Артёма.

– Стоп, – прохрипел он, вскарабкиваясь – вползая – на верхнюю ступень, упираясь в неё покалеченной рукой; сломанные пальцы оттопырены «козой», как у фаната на концерте рок-группы. Артём едва удерживал травмат, уже не пытаясь целиться. Удобный момент для Рязанцевой, чтобы пнуть его ногой и сбросить вниз. Может, он долетит до подземной реки, скатится в воду, к созданиям, которые барахтаются в ней. Даже сейчас до него доносились плеск и бульканье, сопровождающие их движение. Они копошились в чёрной реке, подобно голодным аллигаторам. На висках Артёма выступила испарина.

– Стоп, – повторил он. – Дальше не пойду. Пока ты всё-таки. Не скажешь. Что это значит. Что. Происходит.

– А мы пришли, – ответила Рязанцева всё тем же голосом экскурсовода. Они находились на краю огромной круглой площадки; в представлении Артёма так могла выглядеть эстрада древнегреческого театра. Вонь, с которой Артём почти смирился за время путешествия, здесь усиливалась нестерпимо; казалось, он попал в самое её сосредоточение. В центре площадки зияла ямища; освещение было скудным, поэтому Артём мог различить только ближайшие к себе неровные края. Бугристые серые очертания, которые Артём сперва принял за массивные валуны, расставленные в отдалении по периметру «эстрады», оказались громадными статуями. Нечто подобное он видел в исторических передачах, на которые изредка натыкался, прощёлкивая телевизионные каналы. Палеолитические венеры – так назывались фигурки, о которых вспомнил Артём: гипертрофированные, разбухшие тела, бёдра, груди как пара сдувшихся дирижаблей, слоновьи животы и – скукоженные головы, обрубки рук и ног. Статуи, расположенные на площадке, имели лишь сходство с фигурками венер, не являясь таковыми. У этих изваяний отсутствовали груди и головы… в привычном понимании. У одной из псевдовенер Артём рассмотрел на месте головы изломанный, колючий отросток – словно поваленное окаменелое дерево со спутанными ветвями, венчающее скособоченное, лишённое всякого подобия симметрии, тело. Светящиеся грибы обильно покрывали ступни и пах этой статуи. Остальные фигуры скрывала темнота. Оно и к лучшему.

– Где Кристина? – произнёс Артём, тяжело дыша.

– Одни вопросы. Просто «Что? Где? Когда?». – Рязанцева встала у края ямы. С её незримого дна раздавался плеск, похожий на вздохи. Как и говорила Рязанцева, акустика пещеры была слишком обманчива: он слышал многоголосый шёпот, идущий отовсюду, с непонятных расстояний, даже со дна пролома. Одни голоса были женскими. Другие… он не мог определить. Вроде как звериные. Потом ему показалось, что кто-то вскрикнул, очень далеко.

И ещё был ритмичный гул, его источник находился рядом. В висках Артёма колотило; его пульс… и этот гул… он напоминал…

«Как будто сердце бьётся», – понял Артём, холодея. – «Гигантское сердце в открытой груди, там, на дне ямы».

Он и представить не мог, что его воображение, обычно незатейливое, способно рисовать подобные образы, и ком подкатил к его горлу.

«Я всё-таки сблюю», – решил он.

– Но продолжить объяснения необходимо. Оказывается, это совсем не так просто для меня. – Рязанцева хохотнула. Двинулась по краю провала, как призрак насмешливого экскурсовода, то растворяясь во мраке, то выплывая из него. – Итак, историю человечества переписали вы, мужчины. Но она будет переписана заново. Только теперь историю напишем мы. Мы! И она будет правдива!

Рязанцева остановилась возле одной из статуй, сама похожая на скульптуру, ожившую в биолюминисцентном сиянии.

– Здесь всё кончилось. И отсюда всё начнётся!

– Что так торжественно? – Слова Рязанцевой вызывали у Артёма брезгливость. Он решил, что брезгливость лучше, чем страх. А страшно было, чего скрывать, до усрачки.

– Здесь совершилось открытие, после которого официальные научные знания в области антропогенеза летят ко всем чертям!

– Вы нашли источник вечной молодости?