Дурной глаз

– Ай, перестаньте, «оазис». Та ещё дыра. Доживает последние деньки. Но ужин есть. Ужин хороший, я сегодня не готовила, со вчера осталось, но всё качественное. Если подождёте, я подогрею.

– Уж пожалуйста, – оживился Борис, и Лиза, огласив меню, ушла в столовую, которая располагалась в соседней с холлом комнатушке.

– А вы откуда и куда? – донёсся из-за стены её голос.

– Путь мой лежит из Иваново, города невест, в Сочи, всероссийскую здравницу! – Борис приблизился к окну и заглянул в поглощающую землю ночь, из которой помаргивал лихорадочным румянцем одинокий фонарь.

– Далеко-о, – откликнулась хозяйка. – На отдых?

– Можно и так сказать, – туманно произнёс Борис, представляя себе семейство, которое не даст ему ни минуты покоя. Вид из окна навевал необъяснимую тоску, и Борис нашёл, что у неё много общего с ноющим ощущением в пустом желудке. В ночи, вдалеке, угадывались огни проезжающих мимо машин, беззвучных, как фантомы.

Чтобы не загрустить окончательно, Борис отправился в столовую.

Вскоре горячий ужин, оказавшийся перед ним, щекотал ароматами ноздри. Сосиски с гречневой кашей, горошком и пятнышком кетчупа, два варёных яйца, бутерброд с паштетом, апельсин и чашка киселя.

– Великолепно, – оценил он. – В вашем райском местечке нашлось всё необходимое для того, чтобы изгнать злого духа голода. Осталось лишь одно маленькое препятствие.

Лиза вопросительно обернулась к нему от мойки, теребя в руках кухонное полотенце. В ярком свете столовой её волосы казались сделанными из гладкой медной проволоки.

– Не откажите и составьте мне компанию. – Борис улыбнулся своей самой обаятельной улыбкой. – За сегодня я едва обмолвился словом с кем-либо.

Если Лиза и колебалась, то недолго.

– Совсем как я, – пожала она плечом. Затем ответила на его улыбку. – Кстати, есть бутылочка вина. Хорошее вино, крымское.

После вина всё сложилось само собой.

***

Они переместились в его номер. Он чувствовал волны желания, исходящие от Лизы, жаркие флюиды, которые давно перестал ощущать в Лидке. Настоящий голод. В перерывах, когда они лежали на перекрученных одеялах и глядели, пыхтя, в потолок, он размышлял над тем, что слово «голод» имеет два значения.

Она предпочитала быть сверху. Бледный, мертвенно-серебристый свет, сочащийся из окна, омывал её вздымающееся и опускающееся тело, делал совсем юной, обращал десятилетнюю разницу между ними в её пользу.

Он кончил трижды. С женой у него такое получалось, когда он сам был молод и весил килограммов на пятьдесят меньше.

После второго раза они перестали обращаться друг к другу на «вы».

После полуночи она ушла из номера, подобрав в охапку брошенное на пол платье. Он представил, как она ступает во мраке коридора, голая, пересекая квадраты лунного света; чёрный аккуратный треугольник между её ног выступает из темноты и растворяется в ней. Его опавший было член снова поднялся, как корабельная мачта.

Он прошлёпал в сортир, чтобы обтереть бумагой своего вождя краснокожих и принять душ. Использованную бумагу скомкал и выбросил в унитаз.

***

Пожалуй, только одна вещь омрачала его покой в оазисе «У ЛИЗЫ».

Канализация.

Трубы стонали, надрывались, всхлипывали, что грешники, замурованные в стенах. Когда Борис и Лиза изображали зверя о двух спинах, трубы принялись клясть прелюбодеев на все лады. Как будто отель насылал проклятие, подумал Борис, и не нашёл в мысли ни толики забавного. От негодования канализации сотрясалось здание. В перерывах между заходами Борис слышал, как капает из крана. Звук капель, падающих на дно ванны, напоминал укоризненный стук пальца.

– Подобное не редкость, – сказала Лиза, когда он посетовал на канализацию. – Здание старое. Не хочу об этом.

В её голосе за напускным равнодушием и подлинной утомлённостью он уловил отражение собственной тревоги. Но прежде, чем он дал этой мысли прорасти, Лиза перекатилась к нему, прижалась к боку всем телом и жадно – голодно – прошептала:

– Возьми меня.

Его не потребовалось просить дважды.

***

Когда ушла Лиза, Борис принял таблетку «феназепама» – он с трудом засыпал в чужой обстановке. Таблетка, да, пожалуй, медлительность, присущая многим тучным людям, уберегли его от того, чтобы закричать, когда из унитаза зазвучал голос.

Борис проснулся около трёх ночи и побрёл в туалет отлить. Щурясь от резкого света, он спустил широченные трусы с пожарными машинами и уселся на унитаз, поскольку предпочитал писать сидя – живот мешал разглядеть краник и направлять поток. Голос под ним раздался прежде, чем в унитаз капнула первая капля. Борис подпрыгнул, точно из пучины слива поднялась рука и цапнула его за бубенцы. Тряся складками, он сорвался со своего насеста и заглянул в унитаз.

– Что?! – переспросил Борис высоким, срывающимся голоском. – Как?.. Кто тут?

Его взору предстала едва колышущаяся поверхность воды и внутренняя поверхность трубы, обрамлённая сероватым полумесяцем соляного налёта. Самая заурядная картина, виденная им миллион раз, но прежде, чем Борис успел убедить себя, что голос послышался ему в полудрёме, тот обратился к нему снова:

– Эй ты там, наверху? Ты меня слышишь?