Души

Вместо того чтобы поставить ногу на борт, Гедалья ступил в ничто, нога его оказалась в пустоте. Тело его устремилось к воде. Руки неуклюже замельтешили. Он попытался за что-нибудь ухватиться: все было мокрым, скользким от грязи и водорослей. Он ударился подбородком о борт. Рот наполнился кровью, и закричать он не смог. В нос ворвалась соленая вода. В бейт-мидраше Гедалью учили вести на арамейском языке изощренные споры по вопросу, как следует поступать с быком, забодавшим корову, а вот такой простой вещи, как плавать, – этому не учили.

Толпа на площади Сан-Марко взревела, когда большое тело Гедальи плюхнулось в ледяную воду лагуны. Сюртук из оленьей кожи, корсет, нижняя рубаха, башмаки – все тут же отяжелело от воды. Набитый кошель также утягивал вниз, в пучину. Когда наступает конец юности? Когда отказываются от сопротивления. Гедалья же боролся и боролся, пока не уступил. Он нырнул в околоплодные воды города, в вагину Европы, как кто-то однажды назвал Венецию. Холодная и липкая ее жидкость обволокла его. Вода проникла в желудок, заполнила легкие. Дыхательные пути забились пеной. Кожа его сморщилась, как если бы он был огромным водяным големом. Сказано в Писании: “Большие воды не могут потушить любви”, однако в Венеции много воды. Быть может, слишком много. Вот и все.

Однако не все, есть и еще. И только дьяволу известно, где мне взять сил, чтобы рассказать обо всем остальном. Я был таким неискушенным юношей. Не удивлюсь, если осталось совсем немного душ из тех, что были со мной с начала книги. Я молю ту душу, что все еще со мной, не покидать меня. Ваши руки, что держат эту книгу, – удерживают меня в жизни. Если же тело ваше нуждается в отдыхе перед следующей частью, дайте ему отдых. Между воплощениями принято отдыхать. Только не забудьте вернуться. А кстати, я читал, что после смерти тела душой выстреливают из чашечки пращи, с одного конца мира на другой, где ее глотает ангел, изрыгая затем в рот другого ангела. Со мной такого ни разу не происходило, но тоже… ладно… неважно… Хватит. Я тоже устал.

Пожалуйста…

Пожалуйста… Подождите минутку. Это уже… Даже не знаю, что на это сказать. Прежде я с вами говорила по-хорошему, душу вам распахнула, думала, вы люди, а что в конце? Только я отвернусь, как вы продолжаете читать?! Вам непонятно, что вы только делаете Грише хуже? Непонятно, что это для него опасно? Я просила вас выйти вон из книги! Просила или не просила? Просила. Так почему же все так?

Вы ведь неглупые люди, правда? Вы понимаете, что как и рассказ о его детстве был метафорой, так и история о конце его юности – фантазия. В каждом человеке есть другой человек, а в том – еще один, как матрешка, которую здесь называют бабу́шка, почему – не знаю. А какое имя себе выдумал – Гедалья, ну-ну… И вправду, интересно почему… Может, потому, что в семнадцать лет слишком сильно вырос. Что значит вырос? Я вам скажу, что значит вырос, – восемьдесят килограмм на метр шестьдесят девять, вот как вырос.

Скажите, вы взаправду прочитали все эти слова, что Гриша мой написал? Ну молодцы, что я вам еще скажу. Времечко-то у вас есть. Ваш-то сын уж конечно с вами не живет в двушке, в тридцать девять-то лет. У вас все тип-топ, так почему бы и нет? Иврит у Гриши – это что-то феноменальное, согласна, и информации много, факты исторические, но все это – из интернета. Трудно, что ли, загуглить “евреи в Венеции”?

Только тут у Гриши ошибочка вышла. Там есть одна фраза, я на нее обратила внимание, о кольце этом, он говорит: “Из тех, что сегодня выставляют в музеях за толстыми стеклами”, так я вспомнила, что один раз была у нас в Тель-Авивском музее выставка итальянской иудаики, и там было обручальное кольцо – тютелька в тютельку такое, с маленьким домиком, который открывался.

Почему я запомнила? Да уж не потому что о таком для себя мечтала, можете мне поверить. Запомнила, потому что скандал вышел. Как-то пришел наш куратор и убрал кольцо из экспозиции. Мы все, смотрительницы, спрашиваем – почему, мол, что случилось, сказали даже, что многим людям нравится его рассматривать, а он нам и не ответил ничего. В конце концов выяснили: какой-то спец нашел, что это не настоящее кольцо восемнадцатого века, что тогда вообще таких колец не было. Это изобретение иудаики девятнадцатого века. А мы так и по правде потом подумали: зачем вообще нужно кольцо, которое и на палец-то не надеть? А что можно положить в домик, который открывается, – яд для мужа? Короче говоря, это ошибка.

Но кольцо – это только так, для примера. Можно подумать, что, кроме кольца, все остальное там хорошо и правильно. Потому что так, что ли, говорили в восемнадцатом веке? Не смешите меня! Так говорят только в голове у Гриши. Он думает, что, как и у него, у всех людей сплошные комплексы и перверсии.