Души

Это верно, что Гриша сказал, есть такая штука – “второе детство”. Каждый, кто переезжал из одной страны в другую, знает это. Эмигрант словно новорожденный младенец, ни языка не понимает, ни места, куда попал, нуждается в постоянной помощи. Знаете, к примеру, как в детстве ночуешь у бабушки или у подруги, а поутру просыпаешься и не понимаешь, где ты? Вот так и я проснулась в мой первый день в стране. Я остановилась у Люды, моей московской подруги, которая давно в Израиле, и не понимаю, где я, кто я. Это было в Бат-Яме. Я до того не верила, что может быть город с таким сказочным названием – Бат-Ям, то есть Русалка, прямо как у Пушкина. Помню, я пошла на море, смотрела на деревья, пальма стоит, как на картине, будто это сон. По улицам ходят кошаки, жирные такие, красивые, сильные. Иврит на мой слух казался тогда и не языком даже, а так – будто кто-то кашляет.

Гриша говорит, что души людей перевоплощаются. Но в моем случае я осталась какой была, это мир вокруг меня перевоплотился. Вот вам простой пример: в России русые волосы – это обычно. На тебя и не посмотрит никто. А стоило мне приехать в Израиль, все вокруг восклицают “блондинка, блондинка”. Мне тогда уже сорок один стукнуло, старая кобыла, но выяснилось: когда женщина приезжает в новую страну, она снова чувствует себя красавицей. Чувствует себя свободной. И одинокой, и глупой немного, потому что не может ничего сказать. Но зато может делать то, что до того в жизни не делала. Так я первый раз пошла купаться в море ночью. Было немного страшно и страшно приятно.

Ладно, я не для морских купаний в Израиль приехала, а чтобы отыскать своего сына. Стала расспрашивать всех, кто говорит по-русски. Слава богу, таких много. Я была прям как КГБ. В конце концов нашла.

В последний раз, когда я видела Гришу, ему было девять лет. И, стоя перед дверью их квартиры в Иерусалиме, я не знала, кого встречу. Я постучала несколько раз, и Петя открыл дверь. У него снова была борода, а еще – такие локоны над ушами. И он был лысый, а посередке лысины у него сидела ермолка.

Я ему:

– Здравствуй, Петя, это я – Марина.

А он мне:

– Вижу, что ты, чего ты хочешь?

Мы восемь лет не виделись, а он так вот меня встречает. Я протянула ему руку, но он свою не подал.

– Мне теперь запрещено касаться женщины, если она не моя жена.

– Я думала, я – твоя жена, – сказала я ему.

– Уже нет, но не переживай, другой женщины, чтоб была мне женой, у меня тоже нет.

Как всегда бывало с Петей, он меня тут же начал раздражать.

– Гриша тут? – спрашиваю.

– Что тебе от него надо? – говорит.

– Увидеть его, – сказала я и, как ни крепилась, заплакала. – Я могу войти? – спросила, а Петя стоит так в дверях, думает, что сказать. – Гриша меня ненавидит? Я ему все объясню. Пожалуйста, дай мне войти. Ты должен, я его мать!

– Да входи, кто тебе мешает? Глядишь, с Божьей помощью он тебя и простит.

Я вошла. В квартире вонь. Пол залит – канализацию прорвало. Всюду течет, на полу целые каналы, поняли? Это Гришина Венеция. А я не понимаю, как так можно жить. Посреди воды, посреди всей грязи и вони протухшей рыбы в гостиной сидит в кресле Гриша и смотрит телевизор. Прошло какое-то время, прежде чем я признала его. Ему было семнадцать, и он был очень толстый. Толстый не от хорошей пищи, а болезненно толстый. И от него дурно пахло. К лицу прилипли волосы. Ногти с черными ободками, шорты, одна нога в кресле, другая болтается в воде. И еще… у него была не борода, а такая поросль на лице местами. Нечто очень странное.

– Гершон, только посмотри, кто пришел.

Так я выяснила, что ему изменили имя. Потом мне Гриша рассказал, что имя поменяли, когда ему сделали обрезание в десять лет. Жуткая история. Поверить не могла, что можно такое учинить ребенку. Да еще ребенку десяти лет. Тут вы, конечно, скажете: “А чего ты хотела? Тебя там не было рядом с ним”. Верно, я убежала от этого, моя вина, все правильно.

– Гриша, – сказала я. – Гершон, – позвала.

Даже не посмотрел на меня, весь ушел в фильм.

– Гершон! – заорал Петя, а Гриша так и не посмотрел, только нога его начала скакать в воде, и задышал он тяжело.

– Это я, сыночек, – сказала я тихо, а потом подумала, может, он забыл русский, и добавила на иврите: – Это я, сын мой.

– Эгоист вышел у тебя ребенок, Марина. Сколько я в него вложил, как только ни воспитывал, но твои гены перебить не смог.

Петя ел что-то пластиковой вилкой из пластиковой коробки и листал большую черную книгу. Будто и не странно ему, что меня тут не было и вдруг – вот, я здесь. Ни одного вопроса мне не задал. Только: “Так-то”.

– Есть хочешь? Это чолнт, очень вкусно.

Выглядел этот чолнт так, как будто кто-то уже один раз его съел, да и аппетита у меня никакого не было. Я опустилась на колени прямо в воду и сказала:

– Гришенька, душенька, посмотри на меня.

– Он на этот фильм подсел, как наркоман, – сообщил Петя, – день и ночь его смотрит. Уже, наверно, тыщу раз, а то и пару тыщ раз его видел.