Души

Что до меня, так это мой сын, у меня выхода нет, я обязана прочесть, но вы-то что? Я взаправду спрашиваю, у вас что, работы нет? Родители поумирали? Детки не народились? Вы в аварию попали? Откуда у вас свободное время, сидеть вот так с книжкой и страницы перелистывать, шлеп-шлеп-шлеп? Пальцы не болят? Глаза не болят? Так идите лучше телевизор посмотрите!

Хватит уже, довольно, сейчас я и вправду хочу, чтоб вы вышли вон из книги. Все! Как так можно… Скажите мне, как так можно… Можно так? Вон, я сказала! Вон…

Разобью я этот компьютер. Клянусь вам. Он меня в могилу сведет, этот ребенок. Говорю вам. Он меня в могилу сведет.

Он и не врет совсем, мой сын, он берет правду и раскрашивает ее враньем. Как кладут свеклу в картофельный салат, и раз – все бордовое. Да я в жизни не слышала, чтобы он сказал так много слов, как здесь понаписал. Мне-то он говорит только типа: дай денег, отодвинься от телевизора, где зажигалка, почему вентилятор сломан. А с вами, “души вы его дорогие”… А я, что же, душа-дешевка?

Да, конечно, я не все прочитала. И потому что боялась, как бы Гриша, который уже два часа или три часа сидит в ванной, не вышел и не застал меня за чтением, и потому что иврит у меня не ахти, но больше всего потому, что слезы мне глаза застилали. Очень уж тяжело для меня все это.

В первой истории написал, что мама его – чудовище. Здесь мама уже не чудовище, здесь мама просто умерла. Когда я дочитала до фразы “Все было бы иначе, если бы мама осталась жива, бывают мгновенья, когда человеку необходима мама”, у меня чуть сердце не остановилось. Для меня Гришина юность… это черная страница в моей жизни. Это мое “преступление и наказание”. Потому что меня там не было. Вот поэтому он и говорит, что мама умерла. Он уехал в Израиль один. С папой своим.

Я вообще не хотела об этом рассказывать. А теперь я должна. Так, наверное, будет правильно. Нужно так, как было в жизни. Нельзя просто сказать, что мама умерла, и все тут. Мама умерла, когда у нее забрали Гришу, но когда она получила Гришу обратно – мама снова жива. Я не умею так виртуозно рассказывать, как мой сын. Кроме того, когда вы услышите эту историю, может, и вы скажете, что я – плохая мать.

Когда Петя забрал Гришу в Израиль, я осталась в Москве с моей больной мамой. Сначала мы жили в квартире брата моего мужа, а когда мне стало невмоготу видеть его физиономию, переехали в однокомнатную квартирку далеко от центра. План у меня был такой: когда мама начнет себя лучше чувствовать, а у меня пройдет злость на Петю, мы приедем в Израиль. Но каждый раз что-то еще случалось. То не было денег, потом не хватало каких-то документов, а дальше Петя исчез, я не знала, где они. Потом у меня была немного романтическая история с человеком, который…

Подождите минутку! Я вдруг испугалась, может, Гриша захлебнулся там в ванне. Только посмотрю и вернусь.

Ну шут гороховый. Стучусь в дверь, спрашиваю: “Ты там жив?” И что он отвечает? “Определи понятие «жизнь»”. Ответ идиота. Но хотя бы живого идиота. Гриша может и четыре часа валяться в ванне. Что он там делает? Я один раз подсмотрела в замочную скважину: лежит в воде и курит. Почему нужно курить в ванне? Ванна – место чистое. Но попробуй ему это сказать – шуму не оберешься.

На чем я остановилась? Да, в девяносто восьмом мама моя умерла, светлая ей память, и я решила наконец приехать в Израиль. Чиновница в посольстве меня спросила: “Вы еврейка?” Я сказала, что нет, но мой муж Петя выглядит прямо как на пропагандистском погромном плакате. И сын мой Гриша. Он еврей, живет в Израиле, вот я и еду к нему. Мне говорят: твой сын не еврей, потому что евреи определяются по матери. Когда я наконец хоть что-нибудь определяю в его жизни, выходит все одно плохо. Так прошел месяц. Вдруг меня вызывают и говорят: “Марина Цирульник, вы получили разрешение на выезд в Израиль”. Кто-то мне сказал тайком: это из-за демографии. А я, вместо того чтоб вопросы задавать, взяла чемодан – и на самолет. У меня коленки тряслись.

Тут нужно понимать: Петя с Гришей уезжали из Советского Союза, а я – из России. А это совсем другой коленкор. Ты не обязан уезжать навсегда, как раньше. Можешь уехать, а не понравилось – можешь вернуться. Когда самолет приземлился, все захлопали в ладоши. Как в театре. Правда, вообще все было как театральная постановка. Все новое: и свет, и воздух, запахи, звуки – словом, все. Была зима. Холодно, все спрашивают, как это так, тебе холодно, ты же из России? А какая связь? Если тебя морозят, тебе не будет холодно? Те, кто здесь родился, им все равно слишком жарко летом, без кондея никто и не живет.