Души

Хромая, он ковыляет внутрь, переступая грязными босыми ногами, и плюхается на свое постоянное место, низкий круглый табурет, обитый кожей и давно утративший всякую мягкость. Он из тех мужчин, которые всегда садятся на край сиденья, как будто не только их сердцам, но даже и задницам затруднительно принимать на себя обязательства. Из тех, что просят не беспокоиться ради них, ничего для них специально не готовить – ни поесть, ни попить, и все это вовсе не из скромности, нет-нет, это их способ заставить ближних еще пуще ухаживать за собой. Если с Гавриэлем упорствовать, то он отлично начинает пить и уписывать все за обе щеки и не только не ограничивается краешком стула, но и растягивается на перине, дабы вздремнуть для улучшения пищеварения. Принц, да и только.

Джимуль. Дыши, мой принц, дыши глубже. Хочешь что-нибудь выпить, перекусить?

Гавриэль. Нет-нет, нет. Ничего не надо, спасибо. И вправду заскочил лишь на минутку.

Я не обижаюсь, Гавриэль – человек занятой, да и, по сути, сегодня нам не нужно много времени. Я забираю у него би́брас, его потертые открытые кожаные туфли, и ставлю их у стены. На плечи у него наброшена зо́ха, черный сюртук без пуговиц, под которым виднеется тса́мир, выцветшая сорочка, заправленная в сарва́ль – шаровары, подвязанные ремешками у колен. Закусив губу, он изучает рану у себя на ладони.

Джимуль. Ты заметил, всякий раз, когда ты исчезаешь, небеса насылают на тебя какую-нибудь драку, или хворобу, или рану, не о нас будет сказано?

Он снимает с голову ша́шию, круглую невысокую шапочку без полей, и его кудряшки сразу расправляются и встают дыбом. Ему и вправду нужно постричься. Глаза за поцарапанными стеклами круглых очков кажутся маленькими и грустными. Он ругается высоким женским голосом, в котором всегда слышится отзвук голоса Гейле, точь-в-точь как в моем голосе можно услышать шероховатость голоса Гедальи.

Джимуль. Может, ты перестанешь ругаться и объяснишь мне, что случилось?

Гавриэль. Я наступил на рыбу.

Джимуль. Что? Как? Где?

Гавриэль. Это не смешно.

Джимуль. Как раз смешно. Как человек может наступить на рыбу? Ты ходил по воде?

Гавриэль. Я наступил на рыбий хребет, который кто-то бросил на землю. Несколько острых костей я уже вытащил из ноги, но, кажется, осталось еще.

Джимуль. А почему ты был босиком? Ты выходил из меллы?

Гавриэль. Да.

По нашим законам, еврей, выходящий за стены меллы, должен разуваться. Запрет соблюдается особенно строго на улицах, где есть мечети. Временами евреям позволяли ходить за пределами меллы в соломенных сандалиях, временами же хотели видеть их босыми и униженными.

Джимуль. Ничего страшного, кто ходит босиком, не истреплет туфель. К тому же это залог того, что ты не уйдешь от меня далеко.

Гавриэль. В Алжире евреи уже одеваются во французские костюмы, а мы тут ходим босиком как последние скоты.

Джимуль. Почему скоты? У нас и евреи, и мусульмане ходят босиком, потому что все чувствуют себя на улице как дома.

Гавриэль. Неправда, если ты увидишь за стенами меллы босого человека в возрасте, то это всегда будет еврей. Или распоследний бедняк.

Джимуль. Не переживай, с таким носом, как у тебя, никто не подумает, что ты бедный. Правда, в Венеции это было поэлегантнее, с красными колпаками.

Гавриэль. Я же это самое и говорю! Носить шляпу я готов. Мало ли можно придумать знаков, чтобы выделить нас? Пусть пришьют нам какую-нибудь латку на одежду, я знаю? Или даже что ты скажешь о такой идее – обязать каждого еврея носить цветок на лацкане? Симпатично, а?

Джимуль. Даже очень. Так и ты бы когда-нибудь принес мне цветок. Из всей этой твоей болтовни я так и не поняла, чего ради ты поперся за стены меллы.

Гавриэль. Я же сказал – я пошел к цирюльнику.

Джимуль. Ты не мне это сказал, а твоей жене, не путай. Твоя жена – это та, с двойным подбородком. А я худая, как ха́ска ла́бса са́йа – подсвечник в юбке.

Гавриэль. Все, закончила? Уже весь яд выпустила?

Джимуль. Осталось еще немного, я его на потом придержу. С каких это пор ты стрижешься за пределами меллы?

Гавриэль. Это цирюльник при консульстве. Он обслуживает только сотрудников и приближенных.

Джимуль. Ну ясно, великий толмак!

Гавриэль. Кто?

Джимуль. Если ты пошел к цирюльнику, почему не постригся?

Гавриэль. Потому что я шел себе, задумавшись, и тут наступил на эту рыбину, пропади она пропадом. Не мог же я пойти к цирюльнику с рыбьими костями в ноге.

Джимуль. И о чем это ты задумался? Обо мне? О чем тебе вообще думать все время? Ты что, Рамбам[84], а́лла йира́хму?[85] Зачем ты утруждаешь себя?

Гавриэль. Джимуль, хаби́бти[86], я мужчина, я не обязан рассказывать тебе о каждой своей мысли. Ах! Ай! Ва-а, ва-а!

Джимуль. Дай сюда ногу. Мужчина… Какая-то колючка в ноге засела, а крику, словно его на саблю насадили.

Гавриэль. Оставь, я сам ее выну.