Души

Гавриэль. Он предложил мне присоединиться к нему в качестве переводчика. Такой возможности больше не представится. Сказал, что попытается помочь вернуть меня под попечительство! Понимаешь, что я сказал? Сертификат! Мне больше не придется разуваться за стенами меллы. Мне будет позволено ездить верхом на лошади. На коне! Я тут заглянул на днях к Абдалле-седельнику, просто так, посмотреть, вообразил, как я сижу на коне, высоко-высоко…

Джимуль. Нет, на этой стороне все еще покороче…

Гавриэль. Джимуль, ты слышишь, что я говорю? Мне предстоит уехать. В Британию.

Джимуль. Навсегда?

Гавриэль. На несколько месяцев. Если контракт продлят… тогда… но я и мечтать об этом не смею. Я отличный толмач и заслуживаю это. Ты бы тоже могла поехать, если бы были женщины-толмачи. Может, когда и будут, кто знает? Мир меняется, и мне предстоит стать частью этого, повидаю разные страны…

Джимуль. Навидались уже.

Гавриэль. Познакомлюсь с разными людьми…

Джимуль. Назнакомились уже.

Гавриэль. Я еду в Европу, Джимуль, глядишь, и до Венеции доберусь. Смогу побродить по каналам, которые до сих пор являлись мне только во снах. Я уже дышать не могу в этой мелле, со всей этой бедностью, грязью, мелочными сплетнями. Мне обрыдло быть а́фаль аль-сафли́н, самым униженным из всех униженных. Надоело быть несчастным евреем. По правде говоря, мне надоело быть евреем вообще, но если это то, что мне суждено свыше, то я хочу быть богатым евреем, способным влиять на судьбу нашего народа. Хочу увидеть мир. Хочу, чтобы мои дети увидели мир.

Джимуль. Секундочку… Ты что, едешь с детьми?

Гавриэль. Ты думала, я их тут оставлю? Финиковый король оплачивает путешествие всей нашей семьи. Он сказал, что нельзя экономить на таком даровании, как у меня.

Джимуль. Твоя жена тоже едет?

Гавриэль. А как же, не здесь же ее оставлять.

Ножницы выпадают у меня из рук и стукаются о пол с пронзительным металлическим взвизгом. Я хочу их поднять, но пол так далеко.

Картина 5

Око за око

Я заставляю себя согнуть колени, плечи мои опадают, и я протягиваю руку к ножницам. Распластываюсь на полу за спиной у Гавриэля. Когда мы были в Венеции, Британия была дальше, чем следующая реинкарнация. Я молюсь: пусть у меня остановится сердце и, открыв глаза, я снова окажусь в утробе чужой женщины, в другой стране, в ином столетии.

Гавриэль. Помню первый раз, когда папа посадил меня на лошадь, в Гибралтаре. Мне было семь лет, я страдал тяжелым кожным заболеванием, и отец хотел поднять мой дух. Помню запах кожи от седла и сладкий запах побитой травы. Ноги мои не были достаточно длинны, чтобы продеть их в стремена, но я взирал на мир сверху. “Браво, Гавриэль! – кричал папа. – Браво!” Я хочу быть хорошим отцом, как он.

Я поднимаюсь у него за спиной. Кем я буду – Далилой, забравшей у Самсона силу вместе с волосами, или Иаильей, вонзившей кол в голову Сисары?[92] Но язык мой острее ножниц.

Джимуль. Если хочешь быть хорошим отцом, Гавриэль, будет лучше, если ты вернешься в Фес через восемь месяцев. Может, даже через семь.

Ах, какая тишина. Первобытное безмолвие. Молчание мужчин.

Гавриэль. Что?

Джимуль. Ты слышал меня.

Гавриэль. Я не понял.

Джимуль. Ты понял, понял.

Гавриэль. Тебе ведь сказали, что ты бесплодна, нет?

Джимуль. Ну мало ли что сказали. Говорят еще, что смерть – конец жизни.

Гавриэль. То есть ты хочешь сказать…

Джимуль. У меня не текла кровь больше месяца. Может быть, два месяца.

Гавриэль. С определенного возраста у женщин прекращается…

Джимуль. Мне двадцать девять лет, Гавриэль. В летах, конечно, но есть еще время до того, как это прекратится.

Гавриэль. Не говори со мной, как с мужчиной, который ничего не знает. Я был женщиной, напомню тебе! Я только спрашиваю, уверена ли ты в том, что говоришь, может, ты перепутала с подсчетом дней…

Джимуль. Ты как-то сказал, что дети – твое исправление. Ну так вот, и мне тоже будет исправление. Благодаря тебе. Ты меня исправил.

Гавриэль. Но постой… то есть… когда…

Кажется, великий толмач не понимает больше ни одного языка. Правда, невелика мудрость знать языки, надо еще, чтоб было что сказать, а иначе что? Тебе говорят ху́без, ты говоришь “хлеб”. Так всякий может.

Пальцы Гавриэля ползут по его затылку в поисках непокорного локона, но волосы его слишком коротки, чтобы дотянуть его кончик до рта и начать сосать. Поразительно, как велика сила привычек, и особенно такой глупой привычки, как сосание пряди волос, когда тебя одолевает тревога. Какой смысл волочить такое поведение из тела в тело на протяжении свыше двухсот лет? Но вот он поднимается с табурета.

Джимуль. Все, ты уходишь? У тебя на голове словно полгребешка, как у петуха, который только что встал ото сна.

Гавриэль. Кто уходит?.. Я встал, чтобы обнять тебя. Поздравляю!

Джимуль. Не подходи, ты весь в волосах. Садись, садись, я закончу тебя стричь.

Гавриэль садится. Он бежит на месте, не переставляя ног, сидя убегает от меня. Я сохраняю безмятежный тон и продолжаю его стричь.