Души

И странно так на меня смотрит, и начинается дискуссия, как будто это я психованная, а не Гриша.

Он мне говорит, этот умник-психиатр:

– Когда ты начала думать, что у него ребеночек в животе?

– Когда Гриша сказал мне, – отвечаю, – что он беременный.

– И ты ему сразу поверила? Ты полагаешь, что мужчина может забеременеть?

– Конечно же, нет, – говорю, – за кого ты меня принимаешь?

А Гриша вдруг ввязывается и отпускает с этаким сарказмом:

– Доктор, она купила ботиночки для младенца.

Тут я как заору вне себя от стыда:

– Не покупала я!

А Гриша:

– Да покупала, покупала, она врет.

А я, даже не знаю, что со мной вдруг приключилось, у меня слюна изо рта потекла, и такое чувство – еще секунда, и я убила бы Гришу.

Психиатр спрашивает:

– Гриша, ты можешь ненадолго оставить меня наедине с мамой?

Гриша в ответ:

– Охотно, доктор.

И получается так, из-за его правильного и красивого иврита, будто он нормальный, а это я с катушек съехала. У моего сына, стоит ему только захотеть, великий талант – захочет, будет профессор, не захочет – кажется инфантильным ребенком. Все по его выбору.

Когда Гриша вышел из кабинета, я тихо объяснила Нуритиному сыну, что Гриша нуждается в клиническом лечении. Почему? – спрашивает. Начала рассказывать ему про Джибриля. Доктор стал объяснять мне, что если Гриша гомосексуалист, то я должна принимать его таким, и даже если он встречается с арабом, то тоже. И снова выходит, что я примитивная, а у Гриши современные взгляды. А я пытаюсь объяснить ему, что это все не так, что Гришу необходимо поместить в психиатрическую лечебницу.

Рассказала ему, как Гриша брал мои платья и косметику. Нуритин сын сказал, что если мужчина желает одеваться, как женщина, это еще не повод помещать его в такое место. Я вижу, что сама запуталась, что ничего толком не могу объяснить, может быть, из-за языка. Хотела ему рассказать, как Гриша однажды пришел к нам в музей и чуть не утонул в картине Каналетто, но поняла, что стоит мне это сказать – он и вправду подумает, что я ненормальная.

Тогда доктор сказал мне, чтобы я взяла салфетку и вытерла глаза. И я взяла и вытерла. Может, хочешь стакан воды? – спрашивает. Я и воды выпила. Он подошел, сел рядом со мной и тихо так стал расспрашивать о Гришином детстве, о моем детстве, о моем бывшем муже, об эмиграции, да хорошо ли я сплю, да есть ли у меня сексуальная жизнь. С чего вдруг его занимает моя сексуальная жизнь, думаю. Если такая ваша психиатрия, то спасибо и до свиданья.

Перед тем как нам уходить, Нуритин сын выписал нам рецепт. И кому, думаете, выписал – Грише? С какой стати, да Гриша в отличном состоянии. Маме, конечно же, маме. Чтобы нервы успокоить. Врать не стану, принимала я эти таблетки, даже по две сразу, да, даже помогало немного. Но когда упаковка закончилась, больше я к Нуритиному сыну не пошла.

Лето в тот год не желало кончаться, и я уже мечтала о зиме, о ветрах. Однажды возвращаюсь из музея и вижу, что у Гриши странное выражение лица. Спрашиваю, как жизнь, он не отвечает. Спросила, может, он чаю хочет, а он говорит:

– Я больше не пью чай.

– Почему нет?

– Да так, – отвечает, – не пью больше чаю, и все тут.

Я поняла, что он не в настроении. Говорю ему:

– Я новый лак купила. Посмотришь?

А он мне:

– Зачем мне лак, что я, женщина?

Я и сказала:

– Ну-ну, это что-то новенькое.

Включила телевизор. Гриша садится рядом. Его плечо касается моего, мы молчим. Смотрим на русском канале какую-то юмористическую передачу, но никто из нас не смеется. Вдруг Гриша берет сигарету и закуривает. Я тоже зажигаю сигарету, и мы курим вместе. Я поняла, что вся эта история с беременностью закончилась.

По правде сказать, мне стало грустно. Видно, и я слишком глубоко увязла в этой игре. Такое ощущение, будто был младенец и умер. Как когда-то у меня с Исааком, который был слишком худым, чтобы выжить. Что тут сделаешь? Каждый папа когда-то был сыном, но не каждый сын становится папой. А теперь я думаю – это такая удача, что у Гриши нет детей. Он не способен быть папой.

На следующий день Гриша до самого вечера не вставал с постели. Спрашиваю:

– Это из-за Джибриля?

А он говорит:

– Нет больше Джибриля. Джибриль умер.

Так он сказал и повернулся лицом к стене, а мне стало очень страшно. Тут же напридумывала себе, что он что-то сотворил с Джибрилем, а теперь прячется здесь от полиции, которая вот-вот придет его арестовывать. А как мне заботиться о Грише, если он будет в тюрьме? И что со мной будет? Тогда уж наверняка станут говорить, что я плохая мать. Даже Ранин и Фади, которые знают меня как облупленную.

Значит, когда Гриша уснул, я вышла из дома и пошла в то кафе. И что я вижу? Джибриль расставляет стулья на улице. Аллах акбар, подумала я и поспешила уйти оттуда, пока он меня не увидел. Поняла, что это еще одна метафора – на самом деле Джибриль не умер, но для Гриши как бы умер. Интересно, а когда я умру для Гриши? И умру ли сначала метафорически или физически?