Два шага назад и в светлое будущее! Но вместе с императорами. Том II. Моя наполеониада

И когда он осенью (через два с половиной месяца после взятия Бастилии) опять попросился в отпуск, то неожиданно получил его. Как всегда, объяснений несколько: в том состоянии послереволюционной неопределенности всем было не до него, хотя раньше и грозились вспомнить прежние опоздания, но разрешение выдали; военный министр сначала был против, но согласился на это лишь по особой просьбе инспектора де Мортьера. Я пытался выяснить, кем этот инспектор был мотивирован, но не удалось. Упоминания о нем даже в последнем издании исторического словаря Наполеона нет.

Буонапарте уезжал из страны, в которой старого порядка уже не существовало, а какой будет новый, пока никто не знал. Тут все бурлило, но почему – его это особо и не волновало. Главное было там – на Корсике! Письма брата не сильно вдохновляли, но и не пугали. Похоже, там еще ничего и не начиналось. Может, его ждали? Он твердо верил, что сейчас приедет, и все закрутится. Отсутствие мании величия ему никогда не грозило.

Второй визит на родину. Сентябрь 1789 – февраль 1791 гг.

Отпуск ему дали на полгода. Полагают, что он покинул Оксонн в первых числах сентября, спустился вниз по Роне и в Марселе имел якобы встречу с одним из своих тогдашних кумиров – аббатом Рейналем. Ни за, ни против такого варианта точных данных нет. Главное – добрался домой, ну а там Наполеоне пошел по уже накатанной дорожке и в два этапа продлил свое пребывание до 15 месяцев. Одно из его предположений подтвердилось – Революция, на которую изнутри Франции несколько отстраненно взирал молодой офицер, была с энтузиазмом встречена на Корсике. Однако далеко не сразу. Объяснения простое – новости доходили долго и доводились до народа достаточно выборочно. Вот и Наполеоне, находясь дома вплоть до февраля 1791 г., узнавал обо всех потрясающих Францию событиях в основном лишь по доходящим до Корсики слухам.

Но не будем забегать вперед, вернемся к началу. В этот приезд городское общество Аяччо уже не выглядело таким уж совсем сонным царством. По крайней мере его, как очевидца, сразу засыпали кучей вопросов о революционных переменах во Франции, поскольку почти ничего о них не знали. Он с энтузиазмом рассказывал последние новости: и про «ночь чудес», и про принятие «Декларации прав человека и гражданина». И, в свою очередь, интересовался, как ко всем этим событиям относятся его земляки. Пока ни у кого из них определенного мнения не было, но чувствовалось, что некое напряжение нарастает. И ему стало ясно, что потихоньку, но политические страсти вот-вот начнут разгораться.

Но прежде чем двигаться дальше, хотелось бы остановиться на одном моменте, который повторяется у многих историков, пришедших к странному выводу, что результаты недавних местных выборов в Генеральные штаты Франции (по декрету от 22 мая 1789 г.) якобы явились свидетельством о примерном равенстве сил роялистов и республиканцев на острове. Самым известным из делегатов был бригадный генерал и граф Маттео Буттафоко, глава местного дворянства, который в свое время очень помог французам при завоевании Корсики и действительно был сторонником существующей во Франции королевской власти. Вторым значился аббат Перетти делла Рока, представляющий интересы Церкви. Делегатом от третьего сословия стал юрист Кристофор (Криштоф) Саличетти, который впоследствии окажет очень большое, почти судьбоносное влияние на военную карьеру Наполеоне и действительно станет значимой фигурой среди французских республиканцев. И четвертым стал полковник Колонна Чезари де Рокка – племянник Паоли, и это была некая закулисная клановая договоренность, которая на данном этапе их устроила. Никакой политической борьбы между роялистами и демократами она не отражала, тем более что и понятий таких на Корсике до Революции не было.

И зря Наполеоне решил по итогам первого визита, что за двадцать лет французского владычества историческая память народа практически умерла. Покрытые толстым слоем пепла разочарования, ее угольки тлели, и был нужен только импульс, чтобы разгореться вновь. Корсиканцы по-прежнему оставались разделенными на два лагеря. Паолистов или патриотов (сторонников погибшей республики, просуществовавшей с 1729 по 1769 гг.), которые в глубине своих душ еще хранили надежду на свободу острова, но не видели возможности для ее реализации, потому и молчали (наверно, их биографы и назвали республиканцами). И сторонников существующего порядка, к нему неплохо приспособившихся и активно сотрудничающих с французской администрацией. Последних можно, конечно, считать роялистами просто потому, что французскую власть олицетворял ее король. Среди них была почти вся местная аристократия и духовенство, вот их-то и представляли в Генеральных штатах такие велеречивые ораторы, как Буттафоко и Перетти.