Двадцать лет до рассвета (СИ)

— Я не знаю, — наконец отвечает Вайдвен. — Я не знаю, что будет, когда война закончится. Я только знаю, что Эотас не оставит нас. Даже если ему придется уйти.

Это звучит ужасно по-дурацки, словно строка из очередной насквозь фальшивой церковной книжки. Вайдвен вздыхает почти с отчаянием: без помощи Эотаса, конечно, речи о вере у него получаются так себе.

— Просто… это же Эотас. Он любит смертных больше всего на свете. Если он и уйдет, то только потому, что так будет надо, понимаешь? Он никогда не оставит нас взаправду. Это всё равно как если бы солнце больше ни разу не взошло.

— Мне иногда казалось, что солнце больше не взойдет, — тихо произносит Кэтис. — Спасибо тебе за честность. Из жрецов Эотаса, что я знала в своей жизни, соврал бы каждый.

Вайдвен зачерпывает так много эотасова света, как только может. Когда Эотас далеко, тянуться к его силе куда тяжелей обычного, но Вайдвену удается собрать немножко солнечных лучей. Такие вещи и вправду проще говорить светом, чем человеческим языком.

Губы Кэтис невольно вздрагивают в улыбке, когда незримое тепло касается ее души. Вайдвен с облегчением глядит, как неохотно блекнет паутина страха, выцветая и лишаясь силы под светом божественного солнца.

— Как думаешь, завтра мы доберемся до Халгота? — Вайдвен снова отыскивает взглядом цитадель, хоть и не без труда: сумерки становились все плотнее, и последние лучи заката уже касались только самых вершин гор.

— К завтрашнему закату, — соглашается Кэтис. — Я отправила вперед разведчиков, но не знаю, поможет ли это: все наши маги остались в Новой Ярме.

— Не думаю, что дирвудцам удастся спрятать что-то от Эотаса.

— Как те пушки? Или засаду в роще?

Вайдвен щурится. Его человеческие глаза уже не могут различить Халгот — он смотрит в сгущающуюся мглу туда, где когда-то была крепость, надеясь на то, что там действительно будет крепость, когда над ней снова блеснет свет.

Он не раз задавал себе тот же вопрос. И задавал его Эотасу. И ни разу не получил ответа — только очередные загадки. В самом деле, иногда Вайдвену казалось, что он мог бы с тем же успехом приютить в себе Ваэля.

— Я думаю, что Эотас знал о них, — наконец говорит Вайдвен. — И о пушках, и о засаде, и обо всем прочем. Не мог не знать. Я… я иногда вижу, как видит он. Точнее, я вижу лишь малую долю того, что видит он, но это… это совсем не так, как у людей. Может быть, его могли бы обмануть другие боги. Но не смертные. Если бы Эотас хотел завоевать Дирвуд для себя, война бы продлилась одно мгновение. Он говорит, что у богов свои законы… которые им преступить не под силу. Может, поэтому он молчал. А может, он просто счел подобные препятствия слишком незначительными. Или необходимыми. Или, может, и правда не заметил, не обратил внимания… не знаю.

Кэтис молчит, обдумывая услышанное. Вайдвену даже не надо смотреть на нее, чтобы чувствовать, как хаотично вспыхивает ее дух, пытаясь подавить разрастающуюся тьму сомнений.

— Он никому не желает зла. Никому из смертных людей, — тихо добавляет Вайдвен. — То, что мы делаем, в итоге всем принесет благо. Не уверен, правда, что мы это заметим раньше, чем через пару десятков лет.

— Я собираюсь дожить до этого дня, и лучше бы тебе поступить так же. — Тон Кэтис не сулит ничего хорошего любому, кто посмел бы оспорить ее слова, пусть даже и святому. Вайдвен, рассмеявшись, поворачивается обратно к лагерю.

— Если что, отпразднуем новую зарю уже в Хель. Если Там нет вирсонега, то я, пожалуй, предпочту, чтобы Гхаун сожрал мою душу сразу и целиком.

Кэтис оказывается права: на то, чтобы Халгот из миниатюрной игрушки превратился в настоящую крепость, уходит весь следующий день; лагерь они разбивают уже в сумерках, на пологом горном склоне напротив цитадели. Вернувшиеся разведчики докладывают о том, что слухи кажутся правдивыми. Южные ворота цитадели Халгот остались оборонять двенадцать человек.

«Хватит одной дюжины солдат».

Огонек, что Вайдвен носит в своей груди, кажется почти так же далек, как горящие точки Утренних Звезд на угольно-черном небе. Вайдвен не зовет Эотаса только для того, чтобы переспросить в сотый раз, точно ли он уверен в правильности их пути, но ему все равно неспокойно. Может быть, от того, что он не желает убивать дюжину безумцев, решивших, что им по силам победить бога.

Или, может быть, он боится, что у них и вправду получится.

Вайдвен просыпается на заре, когда лагерь только-только начинает пробуждаться, а небо еще совсем тусклое: в палатке темно, почти как ночью. Вайдвен выбирается прочь и, махнув рукой часовому, уходит чуть подальше от лагеря. Он уже давно не встречал рассвет наедине с самим собой.

Высокие башни крепости вонзились в небо каменными клинками, и распятое небо окрасило их золотом и кровью в ответ. Весь Дирвуд заполнен до краев пылающим пожаром, пролившимся из небесных ран над цитаделью Халгот. Вайдвену приходится сморгнуть с век зарево восхода, чтобы не раствориться самому в золотом пламени, в которое превратилось небо. Давно он не видел таких рассветов.