Две маски

Но, признаюсь вамъ теперь, роль этого орудія нисколько не претила мнѣ въ ту минуту. Предварить близкихъ, родныхъ мнѣ особъ о томъ, что могло имъ угрожать, въ данномъ случаѣ было моимъ долгомъ, — было бы имъ даже и тогда, еслибы не былъ я такъ рѣшительно уполномоченъ предварить ихъ тою самою особой, отъ которой могла итти опасность. Совѣсть моя чиста, говорилъ я себѣ: самъ я не при чемъ, я только орудіе, и положеніе таково, что я могу объявить объ этомъ самому Гордону, и онъ не въ правѣ сѣтовать на меня за то… А между тѣмъ послѣ этого предвидѣніе Мирры окажется дѣйствительностью. Они не увидятся болѣе!.. А тамъ время… она можетъ забыть его… даже скоро забудетъ, когда узнаетъ объ этой его связи съ другою женщиной…

И новыя, безумныя надежды заискрились въ моей взбудораженной головѣ. За этими надеждами я не видѣлъ… я забывалъ все другое…

V

Вечеромъ въ тотъ же день я отправился на Сергіевскую.

Тамъ сидѣла фрейлина изъ Таврическаго, какія-то еще, невѣдомыя мнѣ, дамы, Свобельцынъ и привезенный имъ какой-то толстый Симбирякъ, страдавшій насморкомъ и трубившій по этому случаю носомъ въ свой огромный фуляръ точно въ охотничій рогъ… Шелъ оживленный разговоръ по поводу только-что сообщенной фрейлиною новости самаго свѣжаго изданія: въ высшихъ областяхъ петербургскаго свѣта наканунѣ объявлены были три свадьбы разомъ. Хотя, начиная съ самой вѣстовщицы, съ четверть уже вѣка забытой этимъ свѣтомъ, имѣвшія сочетаться пары знакомы были гостьямъ Маргариты Павловны развѣ только по общеизвѣстнымъ ихъ фамиліямъ, всѣ онѣ судили и рядили о нихъ будто о самыхъ близкихъ себѣ людяхъ, выражали имъ сочувствіе или порицаніе и называли ихъ, со словъ точно также не видавшей ихъ въ глаза Тавричекой обитательницы, интимными ихъ уменьшительными, при чемъ, разумѣется, весьма затруднились бы отвѣтить, еслибы вздумали ихъ спросить, напримѣръ, кого слѣдуетъ разумѣть подъ Мими: Марью, Марѳу или Людмилу? а подъ Лили: Лизавету, Елену, или ту же Людмилу?…

Однѣ хозяйки не принимали участія въ этихъ интересныхъ преніяхъ: Мирра слушала, очевидно думая о чемъ-то другомъ; Маргарита Павловна, слегка выпятивъ губу впередъ, особенно усердно трудилась надъ своимъ шарфомъ, — она, какъ всякая добропорядочная мать, почитала in petto такой разговоръ о чужихъ свадьбахъ чѣмъ-то въ родѣ личной непріятности…

Я также далеко не былъ расположенъ болтать. То, что имѣлъ я сообщить кузинѣ, не выходило у меня изъ головы, и сказывалось вѣроятно особенно озабоченнымъ выраженіемъ на моемъ лицѣ, потому что Мирра нѣсколько разъ, поднявъ голову, щурилась и пытливо взглядывала на меня, а ея мать, не отрываясь отъ своего шарфа, обращалась ко мнѣ съ пѣвучими возгласами: "Митя, кто тебя обидѣлъ сегодня?" или "что притуманилась, зоренька ясная?" — вслѣдствіе чего даже одна изъ невѣдомыхъ мнѣ дамъ, что-то въ родѣ писательницы, сочла нужнымъ отпустить съ кисло-сладкою улыбкою:

— Такія звѣзды, какъ monsieur Засѣкинъ, не станутъ горѣть для немногихъ!

— А вы меня, сударыня, за уличный фонарь принимаете? отпустилъ я ей на это, въ свою очередь.

Она обидѣлась и уѣхала.

Къ одиннадцати часамъ поднялись и остальные…

Кузина, какъ только мы остались втроемъ, принялась меня бранить за "грубость" де ея пріятельницѣ, которая мнѣ-молъ этого никогда не проститъ. Я отвѣчалъ ей, что пріятельница ея — дура, и что заботы у меня есть поважнѣе того, проститъ она мнѣ или не проститъ.

Хотя все это сказано было мною съ видомъ и тономъ шутки, но Мирра, какъ бы тотчасъ же почуявъ, что скрывалось за этимъ, кинула свое шитье на столъ и вышла изъ комнаты.

Я не медля приступилъ въ дѣлу:

— Не было у васъ послѣ меня съ нею (я кивнулъ на дверь, куда вышла Мирра,) разговора на счетъ сегодняшней встрѣчи?

— Дама въ каретѣ съ злыми глазами? быстро подхватила Маргарита Павловна. — Нѣтъ, Боже сохрани! И ты, Митя, смотри, ни слова съ ней объ этомъ!

— Будьте покойны!… Даму эту я знаю, заговорилъ я опять.

— Что ты! Она даже руками всплеснула.

— Да. Записка, которую я получилъ у васъ здѣсь, была отъ нея.

— Отъ этой самой…

Алчущее любопытство гораздо болѣе, чѣмъ тревога, изображались въэту минуту въ растворенномъ ртѣ, въ выскакивавшихъ изъ-подъ своихъ вѣкъ круглыхъ глазахъ кузины.

— Кто она такая? зашептала она, присосѣживаясь ко мнѣ плечомъ къ плечу.

— Этого вамъ, пожалуй, и знать не нужно, сказалъ я;- и для васъ, и для нея даже гораздо лучше, чтобъ кто осталось тайной. Дѣло ни въ имени ея, ни въ фамиліи, а въ томъ, что дочь ваша со своею сверхъестественною чуткостью встревожилась не даромъ: женщина эта, если еще не совсѣмъ теперь… но можетъ быть дѣйствительно опаснымъ ей врагомъ!

— Врагомъ! Миррочкѣ, этому ангелу! За что? даже вся задрожала она, бѣдная.

— Пугаться заранѣе нечего, началъ я опять, — а вы меня выслушайте!

И я сообщилъ ей все, что уже вамъ извѣстно…

Она ахала и охала, принималась не разъ плакать, всплескивала руками, качала головой и перпендикулярно и горизонтально, хватала меня то за руки, то за плечо и кончила тѣмъ, что вскинулась на меня: