Две маски

— Да… я тамъ такъ измучился, глядя на его мученія… Это было ужасно!… Цѣлую недѣлю продолжалась его агонія…

Онъ продолжалъ говорить о скончавшемся отцѣ, о раздѣлѣ съ братьями, о своихъ дѣлахъ. О томъ ни слова, ни намека… Я слушалъ его равнодушно…

— Я оставляю полкъ! вдругъ сказалъ Гордонъ послѣ довольно долгаго перерыва, какъ-то мелькомъ скользнувъ взглядомъ по мнѣ: онъ съ самаго прихода, я замѣтилъ, какъ бы избѣгалъ моихъ глазъ.

— Да?… И какое мнѣ до этого дѣло! думалъ я.

— Да! подтвердилъ онъ:- графъ Воронцовъ — они старые друзья съ моимъ покойнымъ отцомъ были, — намѣстникъ Кавказскій, беретъ меня въ адъютанты. Завтра приказъ выйдетъ… И я ѣду чрезъ два дня. Тамъ на весну готовится большая экспедиція…

— Поздравляю: полковникомъ вернешься! сказалъ я на это, чтобы сказать что-нибудь…

— Если лобъ не прошибетъ пуля! засмѣялся онъ неестественнымъ смѣхомъ и, поднявшись съ мѣста, заходилъ по комнатѣ, по старой своей привычкѣ, откинувъ полы сюртука и глубоко запустивъ руки въ карманы рейтузъ.

— А Серафиту ты и не успѣлъ прочесть? спросилъ онъ все также, показалось мнѣ, неестественно улыбаясь, остановившись предъ столомъ, на которомъ, нетронутая, лежала его книга.

— Вотъ оно сейчасъ начнется! кольнуло меня опять то назойливое ощущеніе…

— Нѣтъ, сказалъ я громко, — и не прочту! Возьми ее назадъ!…

Онъ стоялъ, руки въ карманахъ, низко опустивъ голову и задумавшись надъ этою книгой…

— Нѣтъ, тихо и медленно проговорилъ онъ по долгомъ молчаніи, — я не возьму. А ты окажи мнѣ услугу, отошли ее… по адресу… Въ память того… что было, ужь чуть внятно досказалъ онъ. — Можешь? сказалъ Гордонъ, помолчавъ опять.

— Хорошо, проговорилъ я также тихо.

Онъ прошелся еще раза два по комнатѣ, подошелъ ко мнѣ:

— Ну. Прощай, Засѣкинъ. Если успѣю, забѣгу еще проститься… Дѣла предъ отъѣздомъ конца нѣтъ… А не буду, не взыщи!

Онъ наклонился, какъ-то торопливо поцѣловалъ меня въ щеку и быстро пошелъ въ дверямъ.

— Если ты, остановился онъ тамъ неожиданно, — если ты въ чемъ-нибудь… виноватъ предо мною, — голосъ его дрогнулъ, — суди тебя Богъ и твоя совѣсть. Я… я тебя прощаю, Засѣкинъ…

И онъ исчезъ.

Я тупо поглядѣлъ ему вслѣдъ. Слова его въ ту минуту не представляли для меня значенія. Я былъ только радъ тому, что онъ ушелъ, и что о томъ, чемъ-то темномъ и мучительномъ, никто уже болѣе не заведетъ со мною рѣчи.

VII

Гордонъ не заходилъ болѣе во мнѣ. Онъ уѣхалъ, какъ говорилъ, черезъ два дня, послѣ шумнаго и веселаго обѣда, даннаго ему товарищами, которые очень его любили и провожали всѣмъ полкомъ на тройкахъ до Четырехъ Рукъ [4]. Заѣхавшій оттуда ко мнѣ Булдаковъ, — блестящее и неосторожное часто остроуміе котораго должно было, по собственному его сознанію, служить вѣчно помѣхою для его карьеры, — откровенно и добродушно завидовалъ блестящей судьбѣ, которая ожидала уѣхавшаго пріятеля, при расположеніи къ нему такого начальника, какимъ извѣстенъ былъ графъ Воронцовъ, и безконечныхъ случаяхъ отличиться, какіе представляла тогдашняя боевая служба на Кавказѣ.

— По женской части, перечислялъ онъ, — тамъ, по правдѣ сказать, должно-быть слабо: въ "красу Черкешеновъ младыхъ" я вѣрю мало, cela doit être sale et mal peigné… И это къ его же явной выгодѣ служитъ, потому что здѣсь l'amour des femmes непремѣнно, рано или поздно, сломила бы Гордону шею, какъ мнѣ мой языкъ… А затѣмъ, вообрази же себѣ: южное небо, горы, походъ… и кахетинское вино! Еще-ли не счастіе человѣку! Только самъ-то онъ будто плохо, я замѣтилъ, вѣритъ этому счастію. Отъ избытка радости, или отъ предчувствія? примолвилъ Булдаковъ, какъ бы ожидая отъ меня отвѣта, — и, не дождавшись его, — вѣдь судьба — индѣйка, говорилъ еще Аристотъ, греческій мудрецъ…

   — Аристотъ учо-о-о-оный…

началъ было онъ, но тутъ же, вспомнивъ слова, сложенныя на тотъ же мотивъ однимъ его однофамильцемъ, извѣстнымъ тогда во всемъ Петербургѣ повѣсою, запѣлъ:

   При сниманьи фра-а-а-аковъ,
   Ночью въ три часа,
   Офицеръ Булда-а-а-а-ааааковъ
   Тянетъ хереса, тянетъ хереса…

— А я готовъ пари держать, неожиданно серьезно закончилъ онъ, пытливо глядя мнѣ въ лицо, — что и въ болѣзни твоей, и въ томъ, что Гордонъ перешелъ на Кавказъ, во всемъ этомъ главную роль играютъ божественныя плечи *** (онъ назвалъ по фамиліи Наталью Андреевну); она васъ обоихъ съ ума свела, она же и развела!…

— Она за границей должно-быть! пожалъ я на это плечами.

— Теперь, но была здѣсь! вскликнулъ Булдаковъ, — и ты предъ самой болѣзнью былъ у нея, — мнѣ говорила сестра ея, Гагина, — и она въ первые дни каждый день посылала узнавать о твоемъ положеніи… А потомъ пріѣхалъ Гордонъ, и они видѣлись, — это я опять навѣрное знаю, — и затѣмъ она вдругъ собралась и уѣхала… Уѣхала даже вся больная, эта все ея семейство говоритъ… Не знаю, что тутъ между вами тремя произошло, но что какая-то драма была, въ этомъ я ни на минуту не сомнѣваюсь!…