Две повести о войне

Сначала он, как обычно, хныкал, требуя грудь. Мать не обращала внимания, стремясь как можно быстрее выбраться из этого зловонного ада и усердно укачивая сына. Но тот настаивал на своем, от капризов перешел к рыданиям и, наконец, поле брани огласилось звонким детским истошным криком. Рев стоял такой, что, если бы среди крупных желтых ромашек обитали птицы, они с перепугу, как один, взмыли бы в небо. Маша пыталась было ускорить шаг, но мешали трупы. Оглянулась, в сторонке увидела полуразломанный деревянный ящик. Положила кричащего малыша на землю, сняла с плеч ранец, взяла на руки сына, устроилась на ящик и стала его кормить. Над побоищем, заваленном убитыми, воцарилась тишина. Сотни глаз с немецкой стороны наблюдали еще более невиданное зрелище – мадонну, кормящую младенца среди мертвецов на фоне крупных желтых цветов необычайной красоты. С советской стороны разглядывать удивительную картину практически было некому, кроме наблюдателей и оставшихся в живых горстки командиров. Все, кто могли держать оружие, лежали на нейтральной полосе вечным сном. А очередные маршевые роты, предназначенные для очередной мясорубки, еще не прибыли. Русские окопы были пусты. Когда Маша дошла до них, она потеряла сознание.

На родной стороне

К Маше подошли два бойца. Она все еще находилась в обмороке. Один из солдат побежал звонить в штаб батальона. Вскоре оттуда прибыл особист-оперуполномоченный, сержант госбезопасности Курятников. Он обходительно обошелся с задержанной, которая к тому времени пришла в себя, сам донес ее пожитки до своего блиндажа, вежливо попросил у нее документы. Она вытащила свой советский паспорт, свидетельство о рождении сына. На вопросы, «откуда и куда», рассказала, что и как. Не забыла упомянуть о разрешении на выезд. Маша была счастлива. Она на родной стороне, почти дома! Значит, правильно поступила, пустившись в такое рискованное путешествие. Выбралась из немецких лап. Довольная улыбка не сходила с ее лица, и она охотно и подробно отвечала на все вопросы оперуполномоченного.

Тот перешел к деталям, в частности к подробностям ее передвижения по оккупированной территории. Особенно заинтересовала особиста ее поездка на танковом эшелоне. Много внимания уделил он тому, чем кормили ее сегодня немцы на своей кухне. И чем больше и подробнее рассказывала Маша, тем менее вежливым становилось лицо лейтенанта. И совсем оно посуровело, когда, проверив ранец и проведя личный ее досмотр, обнаружил германский нож, немецкую баклажку и немецкий же сухой паек. Ранец при более внимательном осмотре тоже, между прочим, оказался вражеским. Курятникову все стало ясно: перед ним находилась шпионка.

– Так, – подытожил увиденное и услышанное оперуполномоченный, – а теперь рассказывай, какова твоя истинная цель пребывания в нашем тылу?

Она непонимающе посмотрела на него.

– Ну, – угрожающе прорычал сержант, – сознавайся, какие сведения тебе приказано собирать у нас и сообщать немцам.

Маша испуганно заморгала и сильнее прижала к себе спящего сына. Она не понимала, чего хочет от нее этот молоденький командир, вначале такой симпатичный и вежливый, ставший вдруг злым и грозным.

– Играем, значит, в молчанку, – продолжал особист. – Ну-ну.

Он встал из-за стола, закурил. Походил – шаг туда, шаг сюда: в блиндаже было тесно. Подправил фитиль в керосиновой лампе. Мысленно поздравил сам себя. Наконец-то он поймал настоящую шпионку! А то никак ему не везло. Он уже полмесяца в этом батальоне и ни одного стоящего дела не завел. Если не считать выявленного им дезертира, который его стараниями был расстрелян. Правда, в особом отделе полка поначалу возникли некоторые сомнения насчет истинных намерений обвиняемого, поэтому вернули дело на доследование. Сложность его (но только на первый взгляд!) состояла в том, что рядовой Гвоздев перед атакой напился и, не добежав даже до нейтральной полосы, упал и заснул. Его по очереди пинали командиры отделения, взвода и роты, но пьяный боец никак не реагировал на удары сапог и приклад винтовок. Ночью он очухался и приполз обратно. Следствие показало, что перед боем каждому бойцу полагалось по 100 граммов водки. Но Гвоздев, кроме своей положенной ему порции, выпил еще столько же: от своей нормы отказался рядовой Иванов, который заявил ему, Гвоздеву, что перед атакой он не пьет и другим не советует. Обвиняемый утверждал, что выпил лишнее не для того, чтобы, опьянев и заснув, уклониться от атаки, на чем настаивало следствие. Он употребил лишнюю порцию спиртного исключительно из-за своей жадности. А что касаемо сильнейшего опьянения и последующего засыпания, то он, как и все бойцы маршевой роты, два дня не жрамши и не спамши, оттого и быстро ослабемши. Но Курятников считал, что подозреваемый врет, и настаивал, что он напился намеренно, дабы избежать участия в бою. Из-за таких разногласий дело и было возвращено на доследование.