Две повести о войне

Задача Курятникова состояла в том, чтобы доказать: Гвоздев перепил сознательно, с заранее обдуманной целью – уснуть и тем самым дезертировать в процессе наступления его роты на позиции врага. Кстати, та рота вся погибла, кроме обвиняемого и того бойца, который отказался от своей порции водки, отдав ее Гвоздеву. Этот солдат приполз ночью, раненный в бедро. Он был допрошен. На допросе подтвердил слова Гвоздева. Тогда оперуполномоченный заявил, что его тоже придется отдать под трибунал за соучастие в дезертирстве Гвоздева путем спаивания того накануне боя. После этого раненый подписал бумагу о том, что Гвоздев Христом-богом молил его отдать ему его 100 граммов, чтобы специально опьянеть. К делу также было приобщено признательные показания самого Гвоздева, который подтверждал, что дело обстояло именно так, а не иначе. Но для этого Курятникову пришлось немало попотеть, полдня избивая подозреваемого. Короче говоря, трибунал приговорил дезертира к расстрелу, который был приведен в исполнение перед строем вновь прибывших маршевых рот. Которые, кстати, погибли все до единого солдата и командира на другой день во время очередного безуспешного штурма немецких позиций.

После той истории с пьяным дезертиром Курятникову никак не удавалось завести новое стоящее дело. Но его вины в том не было. Батальон, куда был приставлен лейтенант, впрочем, как и полк, – оба воинских подразделений в последнее время числились только на бумаге. Фактически они не имели своего постоянного личного состава. Неизменными оставалось лишь командование частей. Оно же занималось в основном тем, что принимало маршевые роты и почти сразу же посылало их в бой. Те гибли полностью. Приходили новые, и на другой день их поднимали в атаку, которая, как и предыдущие, заканчивалась повальной смертью. Поэтому оперуполномоченный Курятников просто не успевал расставлять свои сети против потенциальных дезертиров, перебежчиков, антисоветчиков, паникеров, вредителей и прочих врагов. Так что появление Маши было воспринято сержантом госбезопасности, как долгожданное везение.

– Значит, так, гражданка Петрова, – бесстрастным голосом произнес Курятников. – Вот тебе бумага, ручка, чернила. Садись и пиши, где, когда, в каких целях ты была завербована германской разведкой. Сообщи так же, каким образом ты должна была передавать немцам полученные тобою сведения. Если ты имела задание проникнуть дальше линии фронта, то есть в глубокий советский тыл, то открой нам явки и пароли. Сознавайся во всем, и приговор военного трибунала будет не расстрел, а срок заключения.

Маша не была ни ошеломлена, ни напугана, ни вогнана в трепет. Она просто не понимала, что от нее хочет этот человек. И за что вообще он на нее вдруг осерчал. Она силилась осмыслить его вопросы и никак не могла осознать связь между ею и какой-то германской разведкой. Даже слово «расстрел» не вызвал у нее страха. В ее представлении оно существовало само по себе, а она сама по себе. И держа на руках спящего Мишку, она, все еще глупо улыбаясь, продолжала молча смотреть на сержанта.

– Так, значит, уходим в несознанку, – все еще спокойно продолжал Курятников. – Положи ребенка на стол.

Маша выполнила его распоряжение. Опер подошел к ней вплотную, взял двумя руками за воротник парусиновой куртки и начал трясти, зло приговаривая:

– Шпионка фашистская! Шлюха немецкая! Я тебя, гадину, заставлю говорить! Я тебя, сука, лично расстреляю! – и резко оттолкнул от себя. Она опрокинулась и, пятясь, уперлась в стенку блиндажа. Потом медленно опустилась на землю и тупо уставилась на особиста. Тот уловил ее непонимающий взгляд, постарался взять себя в руки и уже почти спокойно спросил:

– Ты что, дура, не понимаешь, в чем тебя обвиняют, или ты притворяешься?

Она кивнула головой.

– Что «да»: не понимаешь или притворяешься?

Маша отрицательно покачала головой.

– Встань, падла, я сейчас тебе вправлю мозги.

Опираясь руками о стенку, Маша поднялась.

– Я тебе разъясняю. Ты немецкая шпионка. Послана сюда для сбора разведданных. Тебе это понятно?

Маша отрицательно покачала головой.

– Тогда скажи, зачем ты переходила линию фронта?

– Я уже вам говорила, – осипшим голосом ответила Маша. – Чтобы спасти сына от немцев.

– Шлюха! Это не твой ребенок! – вдруг заорал оперуполномоченный. – Его отняли у другой советской женщины и всучили тебе для маскировки, для прикрытия.

Такого кощунства Маша выдержать не могла. Ее Мишка, дорогое дитя, – подкидыш! Одновременно до ее сознания дошли, наконец, все обвинения в ее адрес. Она шпионка? Она поняла, что попала в какой-то дикий случайный переплет, причины и последствия которого были для нее неведомы. И такое говорят о ней и о ее мальчике – сыне красного командира! Это святотатство! И она решительно направилась в сторону сержанта. На ее лице было написано столько злобы и ненависти, что Курятников инстинктивно отступил.