Двойной без сахара

— Не командуй! — огрызнулся он и отхлебнул из стакана. — Потом скажешь, что я просто был пьяный и потому нес чушь.

Я закрыла глаза и хотела отвернуться, но голова вновь закружилась. Пришлось остаться на спине.

— Она любила меня больше дочерей, а я раз за разом разбивал ее мечты

— со школой, работой, женщиной… А началось все с ее желания, чтобы сын просто хорошо учился. Мне все давалось с большим трудом, но ради нее я старался, и вот в девять лет сдал экзамен лучшим в классе. Не помня себя от радости, я примчался домой, но мама уехала с Йоной в магазин, а другие сестры играли, и им было не до меня. А я не мог больше держать в себе радость. Я хотел, чтобы меня похвалили, и побежал искать отца. Но, увы, он был в полях, в амбаре остался только дед. Он чинил плуг, и ему было не до меня, но я зайцем прыгал кругом него, пока дед не огрызнулся, что тебе надо? Что мне было надо? Чтобы меня похвалили. Сказали, какой я молодец! Что я лучший. Дед поднялся с колен и спросил: «Значит, ты гордишься, что стал лучшим в классе?» Я кивнул. Да, я гордился. Меня впервые похвалили перед всеми ребятами. «А ты разве не знаешь, что гордость смертный грех?» — подступил ко мне дед, но я не успел ответить. Он ударил меня железной палкой, которую приделывал к плугу. Я схватился за плечо, чтобы унять боль, и второй удар пришелся на пальцы. От третьего или четвертого я упал на солому. Не помню, чтобы я плакал — я только закрывал руками голову, сворачиваясь улиткой. Но даже через разбитые пальцы просачивались слова деда «Ты запомнишь, что гордость — это грех, запомнишь!» Больше я ничего не помню. Очнулся я на руках отца, потом была больница, боль, много боли, а потом приехала мама и сказала, что мы едем домой. В машине были все три сестры, хотя было время школы. Мы поехали, и скоро я понял, что мы едем по неправильной дороге. Я сказал это маме, но та ответила, что мы едем к бабушке, ее матери. Там мы прожили почти три года. Отец приезжал раз в месяц. Сидел с нами пару часов и уезжал. Мама к нему не выходила. Она сказала, что не вернется в дом к чудовищу, а отец не мог оставить деда. Тот бы не справился с фермой. Я понимал, что это все из-за меня, но что мог сделать двенадцатилетний, чтобы помирить родителей. Я говорил маме, что не злюсь на деда, что я заслужил наказание за гордость, потому что это грех ставить себя выше других. Я жив-здоров и скучаю по отцу и по деду. Я действительно скучал, дед всегда был добр ко мне, хотя и ворчал, что ему родили только одного фермера, выбирать не из кого. Но мама не слушала. Она говорила, что я ничего не понимаю в жизни. Но вот однажды папа приехал и объявил, что мы все едем домой. Только дома я не нашел деда. Меня отвели на его свежую могилу. Мать не изменила своему слову, в дом к деду она не вернулась. Теперь это был ее дом, и в нем не было места дедовским фотографиям. Она убрала их из всех семейных альбомов. А в школе я узнал, что дед не случайно угодил под работающий трактор. Отец продал земли, тракторов не стало. Но слухи живы по сей день. В доме же эти разговоры пресекались на корню. Родители унесли тайну в могилу и никогда не сетовали, что с ними не садились на одну скамью в церкви. Они держались друг за друга, потому отец и не смог пережить мамину смерть. Но я хорошо усвоил урок деда и сделал все, что мог, чтобы мне больше нечем было гордиться.

Шон говорил без остановки. Даже не дышал, кажется. И я тоже не дышала. К горлу подступал кислый ком.

— Это все правда? — еле проговорила я.

— Нет, это все пьяные россказни Шона Мура.

Я подскочила, чтобы взглянуть ему в лицо. Хватит сидеть спиной в обнимку со стаканом. Но в итоге пришлось бежать в туалет. Хорошо, я сумела не врезаться в дверь и не споткнулась ни обо что в коридоре.

— Тебе нужна помощь?

Я не заперлась, не успела. Шон постучал из вежливости, а я из чувства брезгливости послала его ко всем чертям и, обтерев стульчак, занялась волосами. Лезть под душ было страшно. Пусть я и почувствовала облегчение, но слабость оставалась слишком сильной. Сил хватило лишь на чистку зубов и намыливание мылом испачканных прядей. Я вымыла их дважды, но неприятный запах до конца не исчез. Тогда я схватила дезодорант и смазала им волосы. То же стоило проделать и с остальным телом — благо за раковину я могла держаться. Но своим внешним видом гордиться не могла. Уж в этом грехе меня обвинить сейчас нельзя. Но надавать по шее за виски стоило б. Я швырнула одежду на пол и вышла в коридор голой.

Шон сидел на кухне с двумя чашками чая. У меня вновь скрутило живот, и я поспешила спрятаться от чайного запаха в спальне. Да и пижаму натянуть не мешало б. Меня трясло.

— Лана, не смей ложиться без чая, — Шон вырос в дверях с двумя чашками.

Я отвернулась и буркнула:

— Не командуй!

Он обошел кровать и присел рядом. Мне захотелось зажать нос пальцами, но Шон поймал мои руки.

— Мне природой положено командовать, а тебе подчиняться. Садись.