Двор на Поварской

А я, далекая от всех этих взрослых игр, лежала себе, рассматривала мир вокруг и улыбалась знакомым лицам. Мне было все равно. Однажды, правда, когда меня еще не успели вынести во двор, захлопнулась дверь в комнату, где я, полугодовалая, заснула на столе, когда мама меня переодевала. Она вышла на кухню, чтобы взять с веревки сухой подгузник, вроде как на секундочку, потому что забыла захватить его сразу, кто-то открыл входную дверь, задул сквозняк – и всё, дверь захлопнулась, и я, мирно спящая и ни о чем не подозревающая, оказалась взаперти. Слезы, крики, шум, возня, мама, бабушка, соседи – это было с той стороны двери, я-то спала. Лидка, не в силах терпеть и ждать, пока ребенок, я то есть, скатится со стола на пол и разобьется, бросилась с криками о помощи к придурочному Юрке-милиционеру. А папа просто схватил в сарае топор, хрястнул по замку и сломал его. А я все равно спала. И потом картина, как в «Ревизоре»: я сплю, такая маленькая и миленькая, ручки раскинула, соплю себе на столе, вокруг молча стоит вся многочисленная семья в напряжении, переходящем в умиление, и вдруг в комнату с пистолетом наперевес врывается сосед-милиционер! Спасать так спасать! Еле его остановили, еще немного бы, и начал стрелять! И рассказов потом на всю жизнь было предостаточно. «Я тогда чуть тебя не потеряла» – шептала мама. «Я чуть не умерла от страха!» – дрожащим голосом говорила бабушка. «А Юрка-то, мудак, чуть всех тогда не перестрелял!» – закатывала глаза прабабушка Поля. «Ты так крепко спала, когда я открыл дверь», – улыбался папа.

Уже сижу! 1958 г.

Я-то сама мало чего помню из тех подвальных впечатлений, я только научилась самостоятельно ходить и изучала мир подвала, огромный, как мне казалось, и довольно опасный. Из приятного помню занавеску, а из страшного – танец нанайских мальчиков. Ведь помню же! Занавеска та из тяжелого репса, перерезающая комнату надвое, навечно осталась в памяти. Наверное, потому, что она из первых долгих впечатлений жизни и всегда была у меня перед глазами. Я засыпала, глядя на одинаковые волшебные кремовые горошинки на оливково-болотном фоне, и просыпалась, первым делом встречая их. А потом, в течение всей жизни и во всех поездках пыталась найти подобную ткань с таким простым цветом и рисунком. Нет, не смогла. Видимо, она существовала уже только в моей памяти.

Танец нанайских мальчиков – ужас моего раннего детства. К маме тогда пришла Наташка, они болтали, курили и смотрели телевизор. Я играла рядом, иногда отвлекаясь на телевизионные звуки. Вдруг услышала бубен – ритмично, гулко, мне понравилось, но то, что увидела на сцене, до сих пор вызывает мурашки, такими сильными оказались те детские эмоции. На сцене лицом к лицу, неестественно переваливаясь, не то танцевали, не то боролись два нанайских мальчика в национальных костюмах до пят с капюшонами, закрывающими лица. Их руки толстыми сардельками странно обвивались вокруг шеи, так ни разу и не разомкнувшись. Один вдруг иногда вскидывал другого высоко вверх, не отпуская. И ничего особо страшного в этом танце не было за исключением необычности движений. Это я потом поняла. Они передвигались как-то неловко и странно, перебирая ногами вбок, по-крабьи. Кто-то один иногда с разбегу вскакивал на стенку и пытался по ней пробежать. Люди так не могли двигаться в принципе. Кто-то прячется под видом этих мальчиков – вдруг осенила меня тогда жуткая догадка! А они все боролись и боролись, прилипнув головами друг к другу так, что невозможно было даже различить их черт и понять, люди ли они вообще. Потом случилось самое страшное. Бубен замолк, и мальчики, на секунду замерев, вдруг выпрямились, встав один на другого, одежда упала вниз, и они оба превратились в одного взрослого мужика, который на самом деле и изображал детей, бегая по сцене, согнувшись пополам. Он стоял и кланялся, мокрый и потный, с ботинками, надетыми на руки, и со спущенным до колен платьем от второго мальчика. Мне было страшно, гадко и совсем не смешно. Я вышла в темный коридор, которого тоже боялась, но в тот момент этот длинный пыльный коридор с призраками и дощатым крашеным полом показался мне родным и безопасным по сравнению со сломанным пополам дядькой, который неестественно шастал, выдавая себя за двух мальчишек. Я потом долго не могла войти в комнату, боялась, что этот дядька с ребятами там, что они притаились где-нибудь втроем, такие компактные и опасные, и вдруг я войду, а они боком так из-за стола по-крабьи, пыхтя подбираются ко мне, намертво вцепившись друг в друга… Вот и остался этот детский страх, закрепился, перерос в боязнь всего неестественного и фальшивого – движений, улыбок, лиц, голоса, поведения. Сразу чую нутром, тем детским незащищенным нутром, которое никогда не обманет, да и не привыкло еще обманывать. Сразу мурашки, предательский холодок в животе, неуютно, неловко и гадостно. Кто бы мог подумать – нанайские мальчики превратились в мощную детскую фобию.