Дзэн в японской культуре

Далеко не все мы склонны к аскетизму, но, наверное, в каждом из нас живет подсознательное стремление проникнуть за грань земного бытия, туда, где душа может в покое осмыслить свою участь и свое истинное предназначение.

Когда Басё еще изучал Дзэн под руководством мастера Буттё, наставник однажды посетил его и спросил:

– Как ты поживаешь в последнее время?

– После недавнего дождя мох стал еще зеленее, – ответствовал Басё.

– Какой же Закон Будды важнее зелени мха? – продолжал Буттё.

Этот старый пруд!
В воду прыгнула лягушка —
одинокий всплеск…

Так ответил Басё, положив, согласно легенде, начало новой эпохе в истории хайку. До Басё хайку были в основном лишь игрой слов и не имели связи с реальной жизнью. Мастер задал поэту вопрос: что есть высшая истина, которая важнее всех частностей мира, и Басё в поисках ответа обратил внимание на прыгнувшую в пруд лягушку. Плеск воды нарушил безмятежное спокойствие. И вот уже постигнут источник жизни, а художник, сидя перед домом, следит за сменой своих душевных состояний, которые корреспондируют с миром, находящимся в вечном обновлении и становлении. Результатом этого процесса и будет явленное нам трехстишие из семнадцати слогов. Басё был поэтом Вечного Одиночества:

Оголенная ветвь —
на ней примостилась ворона.
Вечер осенний…

Простота формы не всегда предполагает тривиальность содержания. Великая Запредельность улавливается в образе одиноко сидящей на мертвой ветке вороны. Все на свете рождается из бездны Таинства, и через любой предмет мы можем заглянуть в эту бездну. Вовсе не нужно сочинять поэму из многих сотен строк, чтобы дать выход тому чувству, которое пробуждает в нас созерцание бездны. Когда чувства достигают высшей точки, мы немеем, мы храним молчание, потому что слова здесь бессильны. Даже семнадцати слогов иногда бывает слишком много для передачи чувств. Японские поэты и художники, находящиеся под влиянием Дзэн, всегда предпочитают использовать минимальное количество слов и минимальное количество мазков кисти. Слишком полное самовыражение не оставляет места для домысливания, а суггестивность и есть секрет японского искусства.

Некоторые художники намеренно создают картины, окутанные флером таинственности. В сущности, чем меньше улавливает зритель, тем лучше. Мазки, линии, тоновое наложение – с помощью этих средств можно передать любой объект, произвольно взятый из окружающей нас действительности – будь то птицы, горы, люди или цветы. Художники такого типа мало заботятся о том, как воспринимаются их произведения. Разумеется, это крайность. Ведь если каждый по-своему будет судить о сочетании линий, мазков и цвета на картине, подчас делая выводы противоположные тому, что имел в виду автор, то к чему же вообще браться за кисть. Однако художник может возразить: главное, чтобы был понят дух произведения. Японские художники прежде всего стремятся передать тот глубинный, внутренний импульс, который вдохновил их на создание произведения. Порою они и сами не знают, как это сделать. Они лишь издают восклицание или окунают кисть в тушь. Это может и не считаться искусством, ибо в действиях художника нет ничего «искусственного». Или же это чрезвычайно примитивное искусство. Но вправе ли мы давать такие оценки? Как бы далеко ни завела нас цивилизация, которая по самой сути своей искусственна, мы всегда в глубине души стремимся к безыскусности – в ней конечная цель и смысл усилий каждого художника. И какое же богатейшее искусство бывает скрыто под излюбленной японскими мастерами личиной безыскусности! Наполненное богатым содержанием, несущее суггестивное начало и совершенное в безыскусной простоте. Таким путем воспроизвести дух Вечного Одиночества и призваны рисунки тушью суми-э или трехстишия хайку.