Дзэн в японской культуре

Приведенные пояснения способствуют пониманию дзэнских принципов отношения к природе. Дзэн видит и ценит в природе не «тождественность» с человеком и не «вечное спокойствие». Ведь сама природа всегда в движении, ей чужд застой; чтобы любить природу, нужно улавливать ее движение и стараться запечатлеть его в эстетическом переживании. Искать спокойствия – значит убивать природу, пытаться остановить ее пульсацию и обнять ее хладный труп. Проповедующие «спокойствие» исповедуют культ абстракции и смерти. В нем нет ничего от любви. «Отождествление» также является статическим состоянием и определенно ассоциируется со смертью. Умирая, мы возвращаемся в прах, из которого вышли, и приходим тем самым к «отождествлению» с землей. Стоит ли стремиться к такому отождествлению? Нужно разрушить все искусственные барьеры между природой и нами, ибо, только когда они исчезнут, мы сможем заглянуть в самое сердце природы, жить с ней одной жизнью, что и составляет подлинный смысл любви. А для этого нужно решительно сломать и сжечь все концептуальные подмостки.

Когда говорится о «прозрачности» в Дзэн, имеется в виду как раз такое очищение, тщательная полировка зеркала нашего духа. Однако в действительности зеркало никогда не было затуманено, и нет необходимости его протирать. Всю операцию по протиранию зеркала мы вынуждены предпринять, только чтобы покончить с такими неверными понятиями, как «отождествление», «спокойствие», «единый дух», «эгоистические помыслы» и т. п.

В таком толковании некоторые могут счесть Дзэн разновидностью стихийного мистицизма и философского интуитивизма, религией, проповедующей стоическую простоту и скромность. Чем бы Дзэн ни был на самом деле, он, несомненно, дает широкое и полное представление о мире, ибо царство Дзэн простирается до крайних пределов Вселенной – и за них. Дзэн проникает внутренним взором в самые недра реальности, в нем звучат отголоски самых откровенных глубин бытия. Дзэн открывает наилучшие способы восприятия истинной красоты, поскольку он живет в самом теле красоты, известном как «золотое тело Будды» с тридцатью двумя главными и восемью второстепенными признаками сверхчеловеческих свойств. Таковы основы любви японцев к природе, которая всякий раз с новой силой обнаруживает себя в соприкосновении с реальностью.

Глава десятая Жизнь «в простоте»

* * *

Любовь к природе, искони присущую японскому народу, без сомнения, можно считать неким врожденным эстетическим чутьем, чувством прекрасного. Но восприятие красоты в основе своей всегда религиозно – не будучи религиозным, человек не сможет постичь подлинную красоту и насладиться ею. Никто не станет отрицать, что Дзэн дал мощный импульс развитию извечной способности японцев к восприятию природы, не только изощрив эту способность до предела, но и придав ей метафизическую, религиозную основу. Если когда-то, в давние времена, японцы лишь наивно тянулись к красоте окружающей природы и наделяли ее духовной жизнью, подобно первобытным племенам, которые рассматривают даже неодушевленные предметы со своей, анимистической точки зрения, то от буддизма, в первую очередь Дзэн-буддизма, эстетическое и религиозное мироощущение нации получило новый энергетический заряд. Причем осуществлялась эта «энергетическая подпитка» в форме разработанного морально-эстетического учения и одновременно посредством духовной интуиции высочайшей пробы.

Представим же себе, что белоснежный пик Фудзи вздымается ввысь из Пустоты; что сосны, обрамляющие монастырский дворик, вечно зелены, так как растут они «без корней» и «без тени»; что дождь, барабанящий по кровле моей хижины, доносит эхо былых дней, когда о том же шуме дождевых капель слагали стихи Сэттё и Кёсэй, Сайгё и Догэн. Нынче вечером та же луна, что освещала убогую обитель Кандзана, лачугу двух стариков из драмы «Дождь и луна», заглядывает и к вам, в комфортабельный номер современного отеля. Мне могут возразить, что мир всегда остается тем же – с Дзэн или без Дзэн. Да, но я торжественно заявляю, что каждый раз, когда Дзэн выглядывает из своего ветхого приюта под соломенной крышей, рождается новая вселенная. Пусть это звучит мистическим откровением, но без должного осознания моей мысли не было бы написано ни единой страницы истории японской поэзии, искусства, ремесел. Не только история искусств, но и история японской морали, духовной жизни японцев потеряла бы глубинный смысл, будучи отделена от дзэнского мировоззренческого комплекса. К тому же народ Японии, по всей вероятности, оказался бы не в силах выдержать невиданный натиск научно-технического и экономического прогресса цивилизации.