Экзотики

— Я не могу тебя подозрвать. Разъ навсегда пойми это… Я не могу перестать въ тебя врить, какъ не могу перестать врить въ Бога. Съ этимъ я и умру. Еслибы у меня отняли эту вру въ Бога и въ тебя, то отняли бы у меня все… Жизнь, солнце, воздухъ… Еслибы моя Юлія меня обманула, я бы проклялъ міръ. Если подобное можетъ случиться на земл, то на ней не надо жить ни минуты; надо уходить, унося съ собой въ лучшій міръ то, что мы сюда принесли и что здсь оказалось не на своемъ мст. Ты знаешь мои мысли, мои убжденія, мои врованія, мои упованія. Ты знаешь, что для меня Богъ, жизнь и ты, это — одно, единое, недлимое… Потерять что-либо одно изъ трехъ — значитъ потерять и остальное. Если мн докажутъ, что Бога нтъ — я не захочу жить и перестану тебя любить, потому что тогда окажется, что мы твари случайныя, лишнія, безъ души безсмертной. Стало быть, жизнь была матеріальный процессъ, случайное сочетаніе и обмнъ атомовъ. Стало быть, то, что связывало меня съ тобой, эти таинственныя святыя узы — были моей глупой выдумкой. Нтъ Бога и, стало быть, не было души во мн, души въ Юліи моей, не было земного, но святого общенія между нами, не будетъ и встрчи тамъ. Если же у меня судьба грубо, скотски отниметъ мою Юлію и скажетъ: ты ошибался, ты фантазировалъ, она — та же графиня Нордъ-Остъ, она — тварь, потому что она безчестная и порочная женщина, то я скажу: бери! Но возьми и Бога, бытіе котораго я, стало быть, тоже воображаю. Возьми и существованіе, потому что оно не только не цнно мн теперь, оно оскорбительно. Оно оскорбляетъ во мн «что-то», что мн дано было. Кмъ, когда, зачмъ — не знаю. Я это принесъ на землю и лелялъ. Оно заставило меня искать и найти Бога Премудраго и Справедливаго, жизнь полную смысла, цли, полную благъ, временныхъ, но чудныхъ, женщину, которой я отдалъ самое мн дорогое, душу мою, и на которую я молился… Да, Юлія, Богъ, жизнь и ты — это одно… Если ты умрешь прежде меня, я, клянусь, убью себя тотчасъ же… И я скажу Богу… Если Ты справедливъ, Ты долженъ былъ отнять у меня прежде меньшее благо — жизнь, а потомъ уже…

Герцлихъ не договорилъ. Баронесса качнулась, закинула голову, и страшное рыданіе огласило комнату. Баронъ бросился въ ней… хотлъ обнять, что-то сказать, но она отстранила его и вскрикнула:

— Убей меня… Убей…

Баронъ замеръ, потомъ, блдный какъ полотно, отступилъ на шагъ.

— Неправда! Неправда!.. Не можетъ быть. Ты лжешь! — шепталъ онъ посинвшими губами. И вдругъ онъ упалъ на колни около нея и, протягивая руки, закричалъ:

— Говори! Скажи! Юлія!..

Но баронесса, схвативъ голову обими руками, рыдала и билась на спинк кресла…

Герцлихъ поднялся и, пошатываясь, нетвердыми шагами, цпляясь за мебель ногами, стукаясь за двери плечами, прошелъ къ себ и, доставъ изъ дорожнаго мшка револьверъ, поднялъ его въ голов, дуломъ въ виску.

Прошло мгновеніе. Рука опустилась тихо. Она не дрожала и крпко стиснула рукоять…

— И этого нельзя. Сейчасъ! — глухо прошепталъ онъ. — Уйди, но обмани. Унеси правду съ собой.

Баронесса не бросилась за мужемъ. Она лежала безъ чувствъ на полу.

XVII

Сильно запоздавшій въ Париж докторъ Рудокоповъ явился въ Баньеръ и прямо отправился на виллу заявить барону Герцлиху, что Соколинскій уже внесъ около двухсотъ тысячъ по длу Эми. Къ его удивленію, онъ узналъ, что баронъ, пріхавшій въ Баньеръ вчера утромъ, въ тотъ же вечеръ выхалъ обратно въ Парижъ, гд его, однако, не ждали. Докторъ нашелъ маленькую русскую колонію въ исключительномъ положеніи: баронессу Герцлихъ — больною въ постели; юную баронессу — крайне смущенною и тоже будто хворающею, а Загурскаго — мрачне ночи; Эми — тихо и покорно грустною… Онъ привезъ ей извстіе, что отъ ея состоянія не осталось даже и крохъ.

Эми отнеслась спокойно. Она ждала этого.

Поблагодаривъ Рудокопова за его путешествіе въ Парижъ, она попросила его остаться на нсколько дней, такъ какъ ей ршительно не съ кмъ было слова сказать.

Рудокоповъ подумалъ, поколебался немного, затмъ согласился, но въ тотъ же вечеръ послалъ депешу въ Арвашонъ:

«Остаюсь здсь на недлю. Прізжай тотчасъ».

На утро Эми объявила Рудокопову, что когда она выйдетъ гулять, то явится къ нему въ гостинницу въ гости чай пить. Отъ этого простого предложенія Рудокоповъ смутился и даже покраснлъ. Съ тхъ поръ, что Эми знала своего черезчуръ серьезнаго Адріана Николаевича, она никогда не видла его столь сконфуженнымъ.

— Что съ вами?! — невольно воскликнула она.

Рудокоповъ сталъ отвчать и путаться.

— Я не могу принять васъ, Любовь Борисовна… — выговорилъ онъ, наконецъ, какъ-то странно. И взволнованно, и будто торжественно.

— Что это значитъ? — изумилась Эми.

— Я не одинъ, Любовь Борисовна.

— Не одни? Съ другомъ? Съ знакомымъ? Что за важность. Вы объясните, кто я, и что вы меня знали ребенкомъ. Вы для меня и другъ, и дядя, и учитель, и все, что хотите…

— Это невозможно! — отозвался онъ. — Я не съ мужчиной-пріятелемъ… Это женщина, которая прізжаетъ сегодня.