Экзотики

— Говорите. Говорите скоре… — тревожно произнесъ онъ, садясь. — Вы знаете, какъ я васъ люблю, какъ любилъ вашу матушку, какъ много ей обязанъ… Я за васъ въ огонь и въ воду, Любовь Борисовна.

Эми, путаясь, кой-какъ, неправильно, то забгая впередъ, то возвращаясь, разсказала другу все. Какъ бы исповдалась предъ нимъ.

Рудокоповъ слушалъ внимательно и становился все мрачне.

— Что же вы мн скажете? — спросила она наконецъ. — Что посовтуете?

— Теперь? Ничего.

— Какъ!? — изумилась Эми.

— Теперь поздно, Любовь Борисовна.

— Какъ поздно?

— Да. И вы обидли меня. Слдовало за мной послать давно. Не только прежде объясненія съ Владиміромъ Иванычемъ, но даже прежде объясненія съ этимъ англичаниномъ. Надо было попросить меня узнать его самого, узнать, кто и что онъ прежде, чмъ сказать: люблю. А теперь поздно. Что я могу, когда я совершенно не знаю, что это за человкъ! Я знаю про него, что у него острая бородка `a la Henry III, что онъ похожъ на «Миньона», сорвался съ какой-нибудь картины изъ галереи версальской или луврской. А честный ли онъ человкъ, порядочный, достойный васъ, могущій составить ваше счастье… или же онъ пролзъ въ это экзотическое интернаціональное общество. Онъ — Френчъ, tont court… Невдомо откелева. Прохожій человкъ. Безъ сапогъ. А у васъ полъ-милліона. И онъ это пречудесно знаетъ.

— Ахъ, полноте, Адріанъ Николаевичъ! — воскликнула Эми. — Еслибы вы его знали…

— Вотъ, вотъ… Еслибы я его зналъ, то этакаго всего зря бы и не говорилъ. Или бы превозносилъ его, или бы доказательно доказывалъ, что онъ жуликъ.

— Жуликъ? Что это…

— Такое слово. Хорошее… Ну, мошенникъ, что-ли.

— Послушайте, ради Бога… Мн не до шутокъ… — стала умолять Эми. — Вы другъ. Мой лучшій другъ и единственный.

— Это врно, Любовь Борисовна. Оттого вамъ и слдовало, прежде чмъ полюбить этого невдомаго британца, меня позвать, спросить…

— Ахъ, Адріанъ Николаевичъ! Да разв это возможно? Я узнаю васъ въ этихъ словахъ. Да разв знаешь, что начинаешь любить, разв знаешь, когда и какъ это случится, случилось. Смотришь, вчера ничего не было, сегодня что-то непонятное, а завтра… завтра конецъ всему… Вотъ какъ со мною было. До отъзда дяди въ Петербургъ я имъ интересовалась, а теперь… теперь…

— Теперь поздно?

— Вернуться? Да. Поздно.

— И совтоваться со мной поздно.

— Но ваше мнніе… не объ немъ… Ваше мнніе: ршаться ли такъ внчаться?.. Это скандалъ!

— Ахъ, полноте! Не это скандалъ! — воскликнулъ Рудокоповъ. — Ршать свою судьбу самой — не скандалъ. Внчаться безъ гостей, букетовъ и поздравленій — не скандалъ. Не въ этомъ дло. Еслибы вы собрались бжать отъ дяди, я самъ бы побжалъ вмст съ вами, но, — поймите, — зная, кто третій бжитъ около насъ. А теперь я этого третьяго не знаю. Мы съ нимъ, пожалуй, прибжимъ… къ позору, обману и, главное, — горю! Къ несчастью всей вашей жизни!

— Познакомьтесь съ Френчемъ ближе, и вы полюбите его.

— Когда же?

— Хоть сегодня.

— А завтра побжимъ? Полноте, Любовь Борисовна. Чтобы выходить замужъ или совтовать другу выходить — надо съ этимъ «предметомъ» нсколько пудовъ соли състь. Вы все еще ребенокъ! Вотъ что ужасно. Ребенокъ и сирота! Безъ призора. Владиміръ Ивановичъ большой грхъ на душу взялъ, что поселился съ вами въ. этомъ Вавилон, бросилъ васъ въ этотъ разношерстный бомондъ, гд вс языцы земные, разв только каракалпаковъ нтъ. А самъ летаетъ… чортъ знаетъ гд и зачмъ. Вотъ вы, дитя, и собрались замужъ за перваго ловкаго «экзотика», которому понравились ваши деньги.

Рудокоповъ замолчалъ и глубоко задумался.

Эми грустно тоже молчала, но была смущена мыслью.

Онъ говоритъ то же, что и дядя! Да неужели же есть такіе люди? Если и есть, то онъ, Ліонель, конечно, не такой. Никогда!

— Вотъ къ чему ведетъ это кочеваніе! — выговорилъ вдругъ Рудокоповъ.

— Ахъ, Адріанъ Николаевичъ! Что пустяки, что серьезное дло — вы все свое. Le m^eme refrain.

— Да-съ. Но по невол. Потому что этотъ рефрэнъ, или припвъ, врный, истинный. И этотъ рефрэнъ — не русское «ай люли, люли»! А напротивъ, грустный, похоронный, ужасный. И вотъ теперь на васъ оправдывается то, что я сто разъ, тысячу разъ говорилъ вашей покойной матери и говорю теперь вамъ.

— На мн оправдывается?

— Да. Конечно. Жили бы въ Россіи, въ Москв, хоть въ Петербург — вы бы не собрались замужъ за какого-нибудь британца или бразильянца.

— А вышла бы за князя Соколинскаго, — разсердилась Эми.

— Зачмъ за Соколинскаго. Не одни Соколинскіе въ Россіи, есть и хорошіе люди, надо полагать.

— Я знаю, что есть и Рудокоповы. Но одни изъ нихъ меня не полюбятъ, а за другихъ…

— Ну, говорите… За другихъ, въ род меня… вы сами не пойдете. Понятно. Я не человкъ съ извстной точки зрнія. Я — медикъ, ученый. Я добрый и честный. Но я не человкъ. Я сухарь, даже… даже кирпичъ. А т Рудокоповы, которые не кирпичи, а только честные и хорошіе люди, они вс васъ полюбятъ. Вы — идеальная русская двушка. А русскія двушки — первыя двушки въ мір. Что же вы, судите сами.

— Многоцнный брилліантъ, когинуръ въ нкоторомъ род? — пошутила Эми.