Экзотики

— Да, когинуръ. Да и больше… Тотъ, что въ корон королевы Викторіи, — усмхнулся докторъ. — Самый, говорятъ, большущій на свт. И еслибы вы не были съ дядюшкой кочевниками, то были бы теперь давно замужемъ за хорошимъ орловскимъ или тамбовскимъ черноземнымъ молодымъ землевладльцемъ. За такимъ человкомъ, у котораго есть кровъ, свой и дорогой съ дтства, свои мысли и желанія, свое дло, полезное себ и другимъ; своя вра въ отечество и людей, своя религія… Да все, все свое…

— А въ насъ разв этого нтъ?

— Конечно, ничего нтъ, Любовь Борисовна. Ничего. Случится, въ кафе на Итальянскомъ бульвар бросили бомбу анархисты — вы охаете и волнуетесь. А случись самая отчаянная бда въ Россіи, вы узнаете это черезъ три дня на бал и передаете, спокойно прибавляя: figurez vous, on pr'etend que Moscou… Hy, провалилась, что-ли, сквозь землю. И вамъ на это наплевать.

— Неправда. Я люблю Россію…

— Перестаньте, не злите меня! — вскрикнулъ Рудокоповъ. — Вы любите Россію? Господи помилуй! Фраза это одна. Вы любите ее какъ тотъ баринъ, что любилъ дтей въ минуты, когда они ревутъ или шалятъ. Потому что ихъ тогда тотчасъ уводятъ или уносятъ изъ комнаты. Вотъ ваша любовь, кочевниковъ-экзотиковъ. Да я не про русскихъ однихъ говорю. Про всхъ. Вотъ хоть бы тотъ же глупый гишпанецъ Оканья, похожій на чухонца. Тоже миссъ Скай, которая ненавидитъ свою Америку, давшую ей, однако, милліоны. И вотъ Френчъ, вроятно, такой же… Не то французъ, не то Богъ всть что… Человкъ, проклинающій Великобританію.

— Онъ — ирландецъ. Поймите.

— Феній… Да вы вс своего рода феніи. Каждый изъ васъ по отношенію къ своему государству — фрондёръ. И что же выходитъ: родины нтъ. Ныньче здсь, завтра у чорта на куличкахъ. Крова родного нтъ. Ныньче гостинница, завтра квартира, посл завтра wagon-lit, и опять гостинница. Дло ваше — отдавать здсь деньги, заработанныя или добытыя въ Пенз или Костром, обогащать богатыхъ, когда дома нужда и нищета и застой во всемъ. У васъ даже религіи нтъ. Скажите, сколько разъ въ году попадаете въ церковь?

— Каждое воскресенье…

— Въ свою…

— Гд можно, въ свою.

— А-га! Гд можно. А гд нельзя? И въ католическую, и въ протестантскую ходите? Можетъ быть, иной разъ и въ синагогу заходите? Везд, молъ, можно Богу молиться. Можно. Правда. Можно и въ своей комнат молиться. Но это хожденіе по чужимъ храмамъ, киркамъ да костеламъ… ну, не по душ оно мн. Уважаю англичанина за то, что ему въ нашей церкви молиться Богу и на умъ нейдетъ… Предложите, скажетъ: shocking. Да. Кочевники. Новые номады! Новые калмыки. Еще хуже. У тхъ свои кибитки, а у васъ и того нтъ.

— А вы? Вы! Адріанъ Николаевичъ! Каждый разъ я вамъ это повторяю. Покажите примръ собой.

— Я… Что я… Я временно… По невол,- вдругъ задумчиво отозвался онъ. — Вотъ скоро уду, куплю имніе въ Чухлом, и буду пахать.

— Я это давно слышу… — разсмялась Эми, и прибавила серьезно:- Но, однако, довольно спорить, Адріанъ Николаевичъ. О дл моемъ подумайте. Я голову теряю.

И лицо Эми стало сразу грустнымъ.

— Что-жъ… Вижу, что теряете, потеряли. Но, повторяю: поздно. Что я могу сдлать! Я его не знаю, и за него ни говорить, ни дйствовать не стану. Одно скажу — не кидайтесь. Обождите. Осмотритесь. Не губите себя поспшностью. Мы живемъ на свт одинъ разъ. Подумайте объ этомъ. Одинъ разъ, выхать погулять на свтъ Божій изъ вчной тьмы, да тотчасъ сломить себ шею. — Помолчавъ, Рудокоповъ прибавилъ:- Дайте мн три дня сроку. Можетъ быть, я что-нибудь и надумаю.

XIII

На слдующій день, около полудня, Дубовскій останавливался у подъзда одного изъ большихъ домовъ улицы Taitbout. Это былъ, однако, не отдльный отель или барскій домъ, а простой домъ съ нсколькими квартирами въ четырехъ этажахъ. Только подъздъ этотъ сбоку былъ отдльнымъ, и велъ въ отдльную большую квартиру, занимавшую весь белъ-этажъ.

Здсь жилъ Герцлихъ, у котораго было, по свдніямъ биржи, пятнадцать милліоновъ въ однхъ французскихъ бумагахъ. А говорили, что ихъ собственникъ иметъ замки, виллы въ Германіи и земли въ Россіи.

У барона Герцлиха были банкирскія конторы въ Париж, Берлин, Вн, Лондон и Константинопол. Баронъ, 60-лтній человкъ, но бодрый, сильный, всегда здоровый, всегда въ хорошемъ расположеніи духа, но всегда спокойный, даже невозмутимый въ своемъ хладнокровіи, былъ хорошо извстенъ во всхъ столицахъ Европы. Въ Париж, гд онъ поселился и жидъ почти безвыздно послднія десять-двнадцать лтъ, онъ былъ извстенъ какъ крупный, искусный и счастливый финансистъ, но былъ равно извстенъ какъ «чистый» человкъ и добрый человкъ.

Знаменитая и пресловутая Панама захватила, замарала и погубила не мало изъ его товарищей, но не могла не только зацпить, но даже коснуться барона, его длъ и его репутаціи.

Дубовскій встртилъ Герцлиха въ передней во фрак, въ бломъ галстух и блыхъ перчаткахъ. Среда, къ которой принадлежали Загурскій, Герцлихъ, да и самъ Дубовскій, въ средин зимы въ Париж рдко бывали въ сюртукахъ и черныхъ галстухахъ.