Экзотики

— Я ничего не имю противъ васъ, monsieur Френчъ. Вы не хотите меня понять. Именно я не отецъ, а дядя и опекунъ, и какъ племянница хочетъ, такъ и поступитъ. Но все-таки я являюсь просить васъ подумать…

— Извините, г. Дубовскій, тутъ думать не о чемъ. Mademoiselle Скритицына, конечно, давно ршила, что ей длать. Но она все-таки, прежде всего, желаетъ вашего согласія на бракъ, котораго… котораго вы не даете.

— И не дамъ! — вдругъ не произнесъ, а заревлъ Дубовскій. И въ немъ сказался русскій человкъ, который терпитъ, терпитъ и ухнетъ сплеча… И вмсто того, чтобы во-время отгрызнуться, опоздавши, убьетъ до смерти.

Френчъ — англичанинъ — опшилъ.

Любезный, обходительный, сладкій Дубовскій вдругъ превратился въ дикаго варвара свера, въ медвдя, былъ щебетавшей канарейкой и сталъ волкомъ.

— Вотъ это я и желалъ узнать! — отвтилъ Френчъ, не зная, что сказать.

— Ну, вотъ… Et savez! — произнесъ Дубовскій, переведя съ русскаго, но тотчасъ прибавилъ:- sachez-le.

— Но потрудитесь мн объяснить, — заговорилъ Френчъ, — что можете вы имть противъ меня?

— Ничего… Я васъ мало знаю… Но я бы желалъ, чтобы племянница вышла за русскаго, за соотечественника…

— Это понятно и совершенно естественно!.. — заявилъ англичанинъ и смолкъ.

Дубовскій поднялся и сухо сказалъ: «Adieu». Но руку все-таки подалъ.

Выйдя на улицу, онъ ворчалъ:

«Дубинскій ты, а не Дубовскій! Отъ дубины, а не отъ дуба происходишь… За какимъ я дьяволомъ лазилъ къ нему».

XIX

Прошли три дня. Два раза видлась Эми съ Френчемъ и узнала, что все готовится, а затмъ, что все готово. Но и готовить особенно нечего было. Предполагалось, что они выдутъ, изъ Парижа и чрезъ Кале-Дувръ, очутившись въ Англіи, продутъ въ Ирландію, гд живетъ старушка, мать Френча. Обвнчавшись по католическому обряду, они дадутъ знать дяд-опекуну. Внчаніе въ русской церкви въ Париж, конечно, будетъ уже явное, съ приглашенными и съ дядей-распорядителемъ malgr'e lui.

Эми, однако, не ликовала, а напротивъ, была крайне возбуждена и скоре тревожна и грустна, нежели довольна и счастлива.

«Что-то» томило ее… Такъ называла она необъяснимое чувство, которое гнетомъ сказывалось въ ней съ тхъ поръ, что она ршилась бжать. Самое слово «бжать» было ей противно. Каждый разъ, что она думала о предстоящемъ путешествіи вдвоемъ съ Френчемъ-«не мужемъ» — ей становилось стыдно. Она не могла себ представить, себя уврить, что это дйствительно ршено и что это «такъ будетъ». Внчаться въ Ирландіи тайно отъ дяди въ присутствіи его матери ей не казалось ни стыднымъ, ни страшнымъ. Но это путешествіе — что-то ужасное, срамное, невроятное и невозможное.

Однако, на четвертый день утромъ, маленькій саквояжъ Эми былъ готовъ… Небольшое количество вещей было уже тихонько отнесено къ Френчу любимой горничной, которая, конечно, все знала.

Съ полудня и съ двухъ часовъ Эми, блдная отъ волненія, бродила по всей квартир, не находя себ мста, и чувствовала, что не вполн владетъ разсудкомъ, что мысли ея бьются и путаются.

Дубовскаго, конечно, не было дома.

Эми приглядывалась въ окнамъ Френча, чтобы увидть условный сигналъ: «Выходить»! Наконецъ, она его увидла. Сердце дрогнуло въ ней. Слезы набжали на глаза.

«Думалось ли когда… что такъ придется?.. Что связала бы мама»?

И перекрестясь, молодая двушка тихо пошла изъ квартиры и стала спускаться по лстниц, чтобы, перейдя улицу, встртить френча и ссть съ нимъ въ карету. Къ нему въ квартиру она не должна была входить. Она не захотла этого. И было ршено заране, что они встртятся у кареты, которая отвезетъ ихъ на вокзалъ Saint-Lazare.

Эми спустилась внизъ и, выйдя съ крыльца, остановилась какъ вкопанная.

Предъ ней стоялъ Рудокоповъ… Стоялъ, не подходилъ, не здоровался, а только глядлъ на нее… Его лицо и глаза показались ей страшными. Она стала, измнилась въ лиц и чуть не выронила свой саквояжъ.

Онъ подошелъ и заговорилъ. Она — какъ бы сквозь сонъ или скоре сквозь страшный гулъ и шумъ въ ней самой, въ груди, въ голов — разслышала свое имя… потомъ разслышала:

— Пойдемте… Я не допущу… Я на колни стану…

Она отвтила, пробормотала что-то, сама не зная и не понимая, что говоритъ.

— Я любилъ вашу матушку и чту ея память. Я обязанъ предъ ней… Это мой святой долгъ. Бога ради… Ну, посл… Только не теперь… Это всегда успется!

Эми при упоминаніи о матери пришла въ себя, подняла опущенные глаза и выговорила:

— Адріанъ Николаевичъ!..

И больше ни одного слова не прибавила Эми. Слезы текли по лицу ея, а горло сжимала судорога и не давала говорить.

— Пойдемте! Пойдемте! — воскликнулъ Рудокоповъ.

Онъ подалъ руку Эми. Она тотчасъ же взяла ее, оперлась какъ усталая и снова, войдя въ домъ, стала безпрекословно, даже охотно подниматься по лстниц.

«Это всегда успется!» — звучало у нея въ ушахъ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

На юру тротуара, передъ «Caf'e de la Paix», сидлъ и пилъ пиво докторъ Рудокоповъ и думалъ: