Экзотики

Одна 65-ти-лтняя вдова, une bonne bourgeoise, бывшая привратница, ставшая renti`ere, вдругъ умерла года съ два назадъ, оставивъ ему двадцать-пять тысячъ франковъ. Ихъ хватило бывшему клерку и авуё ровно на одну зиму. Но за эту зиму онъ сталъ если не свой человкъ, то хорошій знакомый въ пестромъ обществ иностранцевъ, живущихъ и заглядывающихъ въ новый Вавилонъ. И онъ пересталъ быть просто Duclos… а сталъ du Clos; кром того, родившись на берегу Ламанша въ мстечк Ульгатъ, — онъ вдругъ по праву рожденія оказался d'Houlgate.

И это была правда, а не выдумка. Duclos — все равно что du Clos, а Houlgate — мсто рожденія. А разв нтъ знаменитостей парижскихъ, фамиліи которыхъ создались такъ же. Самъ глава бонапартистскаго лагеря, Paul de Cassagnac, давно и самъ забылъ, что онъ, какъ и его отецъ, просто господа Граньё, родившіеся въ городк Кассаньяк. Да и мало ли ихъ!

Ничего не длая, а только являясь повсюду, гд было блестящее общество, кланяясь и пожимая руку депутатамъ, журналистамъ, милліонерамъ, Дюкло съумлъ себ составить не одинъ доходъ, а всяческіе доходцы… Съ міру по нитк — голому рубашка!

Онъ пописывалъ въ газеты… Игралъ въ азартныя игры съ большимъ, хотя страннымъ счастьемъ. Онъ имлъ сношенія и связи съ лавочками, гд рабочіе, кучера, лакеи и всякій народецъ оставляютъ свои гроши, чтобы участвовать въ тотализаторахъ на скачкахъ. Наконецъ… Наконецъ, онъ имлъ около дюжины пріятельницъ, которыя его обожали, видали изрдка, но всегда и съ удовольствіемъ ссужали его деньгами взаймы безъ отдачи, кто что могъ, и сто, и двадцать франковъ.

— Разв можно что-либо отказать `a ce cher Gaston! — думали и говорили он, воображая каждая въ свой чередъ, что она одна у него близкій другъ, — у него, аристократа, бывающаго на бал у герцоговъ и министровъ! А что онъ самъ никогда ничего не даритъ, то это — „такъ“. Ce n'est pas son habitude! А что онъ беретъ взаймы гроши сравнительно съ его состояніемъ, а потомъ забудетъ отдать, — разв это бда?

Однакоже элегантный франтъ, длая обходъ и объздъ своихъ пріятельницъ, собиралъ въ мсяцъ до пятисотъ и боле франковъ, и до шести тысячъ въ годъ. Пріятельницы эти были отъ 20 и до 50 слишкомъ лтъ и всевозможнаго общественнаго положенія, — отъ хозяйки магазина на большой улиц до мастерицы у портнихи, — отъ кассирши большого кафе-ресторана до горничной или бонны у какого-нибудь знакомаго; наконецъ, отъ почтенной содержательницы Bureau de tabac до приказчицы булочной, башмачной, до прислуги ресторановъ Bouillon-Duval.

Только одинъ сортъ женщинъ не могъ Дюкло провести и обмануть, сдлать своими данницами. Тхъ пожилыхъ матронъ съ капиталами и доходами, которыя именуются „les anciennes“. Эти дамы, въ юности пройдя огонь, воду и мдныя трубы, разоривъ многихъ, но не растративъ всего и скопивъ кое-что на старость лтъ и про черный день — были съ нюхомъ. Он чуяли издали, что за птица Дюкло, являющійся лишь изрдка. Проводи онъ съ ними вечеръ въ качеств кавалера въ кафе, въ театр хоть четыре раза въ недлю, то, конечно, и он вносили бы ему дань…

Совершенно корректный, элегантный и порядочный колодой человкъ — пролазъ, негодяй и шулеръ — явленіе конца вка… Имя имъ — легіонъ. Вчера они были только въ Париж и Лондон, сегодня они уже завелись и процвтаютъ даже въ Москв, завтра они заведутся въ Кита, а потомъ и въ Абиссиніи.

Мойеръ былъ того же поля ягодой. Но это былъ умный и талантливый человкъ, образованный, сравнительно начитанный, говорящій на двухъ и понимающій на четырехъ языкахъ. Наконецъ, это былъ не французъ, парижанинъ съ умственнымъ горизонтомъ, кончающимся въ Булонскомъ лсу, въ Джокей-Клуб, въ редакціи „Figaro“. Это былъ еврей, видвшій Европу и считавшій весь земной шаръ отечествомъ, вс языки — равно родными и чуждыми, молившійся не Іегов, а Молоху. Наконецъ, это былъ проходимецъ, презиравшій въ глубин души все и вся, что не поднялось быстро выше уровня толпы, чмъ бы то ни было — талантомъ и знаніемъ или ловкостью и дерзостью въ обдлываніи ближняго.