Экзотики

Рудокоповъ, сидя на стул, изобразилъ истукана. Онъ смотрлъ во вс глаза на эту двочку — и ничего не понималъ. Ея милые, ясные глаза, ея искренній голосъ, даже голосокъ, полудтскій, ея неподдльная радость отъ его дерзости, — все огорошило его.

— Я васъ не понимаю. Если такъ… Если вы со мной согласны, что это все отвратительно, то зачмъ же вы… Ну, я не знаю, какъ сказать… Зачмъ вы не работаете?

— Мама не позволяетъ, ни за что… Ужъ сколько я ее просила! Да что же объ этомъ говорить…

— Это пустяки… Поступаютъ сами на мсто… И конецъ!.. Мать не можетъ помшать работать…

— Ахъ, Боже мой, вс вы такъ!.. — произнесла она, качая головой, и, помолчавъ, прибавила:- Да. Вотъ вы хорошій, добрый… А попроси я васъ вступиться за меня, помочь, — вы тоже разсметесь, какъ вс…

— Вступиться за васъ, предъ вашей матерью?

— Да.

— Извольте.

Она изумленно глядла на него.

— Какъ! Серьезно? Tout de bon? Или вы шутите? Сметесь надо мной?

— Нисколько. Ни капли.

— И вы за меня заступитесь — предъ матерью?

— Да… сто разъ да!

— Послушайте. Уйдемте отсюда, пока этотъ уродъ ходитъ! — воскликнула она. — Пойдемте вотъ на площадь, или въ бюро омнибусовъ. Я вамъ все разскажу. Если вы добрый, то вы увидите, какъ мн нехорошо. Честное слово, mon bon monsieur… Je suis plus malheureuse, que les pierres. Хотите — уйдемъ?

Рудокоповъ колебался мгновенье — и вдругъ поднялся съ мста.

«Только на словахъ прытокъ! — подумалось ему. — А какъ на дл случай сдлать добро, то спиной. Моя хата съ краю»!

И онъ вымолвилъ сурово:

— Идемте.

И они двинулись. Двушка была въ восторг. Лицо ея сіяло радостью. Бульвары, однако, были настолько затснены толпой, что докторъ и его новая знакомая едва подвигались. Вдобавокъ, эта молоденькая двушка, двочка лицомъ, была двочкой и ростомъ — въ род Эми. Прохожіе оттсняли ее постоянно отъ Рудокопова. Часто она совершенно исчезала за какимъ-нибудь толстякомъ или за юбками встрчныхъ дамъ. Подать ей руку было нелпо и даже стыдно.

— Знаете что? Я возьму фіакръ. Мы продемъ прямо на «Bond-Point», и тамъ погуляемъ или посидимъ.

— Ахъ, пожалуйста… — тихо, но звучнымъ голоскомъ воскликнула она. — Я уже два года не садилась въ карету.

— Какъ два года? Да, я думаю, всякій день…

— Помилуйте. Послдній разъ я сидла въ фіакр на похоронахъ отца… Не подумайте, monsieur, худо обо мн. Шелъ страшный дождь. Буря была. А то я бы не сла… Этому уже больше двухъ лтъ.

«Диковинный зврокъ. И ршительно Грёзовская головка, — подумалъ Рудокоповъ. — Словамъ-то твоимъ, положимъ, я бы не поврилъ, но голосъ правдивый, а глаза не противорчатъ голосу и кажутся еще правдиве. Зврокъ»!

Рудокоповъ хотлъ взять первую попавшуюся карету, но вдругъ раздумалъ. Его поведеніе показалось ему глупымъ.

«Надо прежде все толкомъ узнать», — сказалъ онъ самъ себ.

Они уже приближались къ церкви Маделены. Вокругъ нея было, какъ всегда, свободно. Почти вс скамейки были пусты.

— Лучше сядемте вонъ тамъ… — сказалъ онъ, конфузясь отъ мысли, что обманулъ ее.

— Ну, теперь говорите, — холодне вымолвилъ онъ, когда они сли. — Давно ли вы начали…

— Что именно?..

— Ну… эту жизнь…

— Какую?

— Ахъ, Боже мой! Ну, съ какихъ поръ вы начали болтаться такъ по улицамъ, кафе и бульварамъ, вмсто того, чтобы работать?

— Вотъ уже пятый… Впрочемъ, нтъ, меньше… четвертый…

— Годъ! Какой ужасъ! Не можетъ быть! — ахнулъ Рудокоповъ.

— Годъ!? — вскрикнула она, и въ первый разъ весело разсмялась. — По вашему, я въ двнадцать съ половиной лтъ начала эту… cette corv'ee… Не годъ, а четвертый день, понимаете, четвертый день, какъ, волей-неволей, я выхожу на бульвары съ этимъ… ce croque-mort. Мать приказываетъ… Онъ все хочетъ меня одть, me parer et me faire belle… Но я все упираюсь… Я все жду… Я все Богу молилась и говорила: Bon Dieu… Пошли мн добраго человка, мн помочь… Sainte Marie, pleine de grace, подай мн руку… Ну, и вотъ… И вотъ, я знаю… Да. Я знаю наврное, что вы — этотъ человкъ. Я во сн видла эту ночь… У васъ лицо такое. И потомъ, главное, вы особенно, странно разсуждаете. Не такъ, какъ вс… Вы сказали прежде всего: «отвратительно». У меня даже сердце отъ радости забилось…. Я думала все, что я одна, какъ дура, такъ думаю…. А вотъ во сн и сейчасъ оказалось, что я не одна… О, я врю… Я знаю… Да. Скажите… Вы мн поможете, mon bon monsieur?.. Помогите мн!

И она вдругъ горько расплакалась.

Рудокоповъ совершенно растерялся. Всего, что она сказала, онъ почти-что не слыхалъ, потому что ея голосъ и ея взглядъ поразили его, взволновали, всколыхнули въ немъ что-то, присутствіе чего онъ и не подозрвалъ въ себ.

— Помогите мн! — повторяла она, заливаясь слезами.

— Я вамъ уже сказалъ, что всячески помогу вамъ… — выговорилъ онъ съ чувствомъ и жалостливо глядя на эту ршительно давно знакомую ему «Грёзовскую головку». Разскажите мн прежде всего, почему ваша мать…

Онъ не договорилъ… Она, смотрвшая печально передъ собой, вдругъ вскрикнула:

— Онъ!.. Онъ видитъ… Увидлъ… Онъ за нами слдилъ, шелъ…

— Кто?

— Онъ. Доминго… Смотрите. У столба съ афишами…