Электрический бал

Некоторое время он недвижимо стоял, покачиваясь и переживая забытое наслаждение. Но новые звуки с кладбища вернули его в страшноватую реальность. Звуки эти было сложно описать. Это было что-то среднее между стенаниями и улюлюканьем. Будто кому-то подсыпали в штаны углей.

С удивительно трезвой для своего теперешнего состояния рассудительностью отец Серафим заключил, что источником, единственно возможным источником этого крика мог быть не кто иной, как сам дьявол.

Он цокнул языком и позволил себе ещё водки пальца на четыре. Ему вдруг подумалось, что пока паства спокойно спит, он – служитель Христа – продолжает нести свой смиренный пост, охраняя землю от Сатаны.

Серафим отхлебнул из кружки.

– А что может быть благороднее этого? – заговорил он вслух сам с собой. – Разве что государево дело. Да, непременно сложнее. Ведь у государя-самодержца приход – это цельная держава! А то и ещё вдобавок несколько держав помельче.

Гордо, страшно гордо стало отцу Серафиму за отчизну свою. Как всегда становилось после водки. В этом он даже и видел метафизическую связь напитка этого с судьбой России и более того, с божьим покровительством. Об этом он не раз вёл многочасовые богословские беседы с другими попами, когда служил в городе.

Теперь же обсудить это было не с кем. Он был один в маленьком сыром домике, а за окном в это время хлюпали мерные шаги.

Шаги были тяжёлыми и ровными. Казалось, что идущему нипочём был ливень и грязь. Что ему некуда торопиться. И этот кто-то, кто бы он ни был, шёл прямой дорогой по направлению к приходскому домику.

Колени отца Серафима прострелила слабость. Он опустился на табуретку, отставил бутылку и стал молиться. Молиться, чтобы дьявольская напасть обошла его дом стороной. Кто бы ни направлялся к нему с кладбища, здесь, в окружении резных окладов и укутавшись в вечный запах свечей и ладана, он должен быть в безопасности.

– Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя яко на небеси, и на земли, хлеб наш насущный даждь нам днесь, и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим, и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого.

Что-то подсказывало, что эту битву с лукавым ему не выиграть в одиночку.

Но медленно вера вместе с остатками патриотизма начала покидать его. И пространство, страшное, неизвестное, тёмное пространство, начало снова сжиматься вокруг.

Шаги за окном приближались, и мерцающая тьмою неизвестность пробиралась в его душу, изгоняя оттуда христианские концепции и заселяя её древними языческими страхами и суевериями.

Страх чёрными струпьями пророс в груди отца Серафима.

Шаги затихли возле занавешенного окна. В оконной раме появилась громадная тень. Затем фигура отдалилась и чьи-то тяжёлые ноги пошли вдоль стены дома по направлению к двери.

– Яко Твое есть Царство и сила и слава во веки, – шептал отец Серафим и крестился.

Из-за двери теперь раздавалось чьё-то звериное прерывистое дыхание.

Раздался колокольчик звонка. Отец Серафим вздрогнул. Затем стоящий за дверью дёрнул за шнурок ещё два раза.

«Вот оно, – подумал отец Серафим. – Пришло моё время».

Сам не понимая, что делает, он поднялся, прошёл на ватных ногах до двери и открыл щеколду.

Дверь распахнулась, и на пороге предстал он.

Каким бы страшным ни рисовали дьявола фантазирующие клирики в древних книгах, настоящий сатана оказался куда более устрашающим. Толстое, разбухшее тело его было перепачкано в глине, на искажённом пучеглазом лице висели слипшиеся пряди волос, на лбу выдавался один коротенький иссиня-чёрный рог, коротенькие ножки перестукивали в нетерпении. Чудовище сопело и фырчало, будто ему не терпелось разорвать тело Христово на тысячи частей.

– Изыди, лукавый… – прошептал отец Серафим и попятился.

Лукавый поднял руку, в которой была зажата внушительная пачка мокрых ассигнаций. Затем чудище молвило человечьим и чуть гнусавым голосом:

– Они ваши. Только умоляю, батюшка, свезите тотчас в город.

* * *

Хор, погуляв вначале, выровнялся и залил залу стройным мужским пением. От пения этого, безусловно, красивого, но и пугающего, как и всё русское, публика переглядывалась и подёргивала плечами.

Дотянув последнюю тревожную ноту, хор рассыпался в похрустывающую отражениями и перешёптываниями тишину и беззвучно удалился.

Граф стоял и умилялся некоторое время этим ушедшим безвозвратно звукам. По щекам его текли слёзы.

Затем он шумно прочистил горло и снова вышел в центр залы. «Представление продолжается», – понял к своему неудовольствию обер-полицмейстер. Раздалось несколько вздохов разочарования.

– А теперь вам, наверное, интересно, кому обязан я этим чудом рождения? Кто подарил мне счастье и воскресил веру во Всевышнего? Потому что да, именно по Его воле всё и произошло. А пути Его, как известно, воистину неисповедимы. – Граф оглядел толпу восхищёнными глазами, будто ища ответа в удивлённых лицах. – Поверите ли мне, если скажу, что сейчас этот человек среди вас? Да-да! Присмотритесь к соседу своему, может быть, он является этим, не побоюсь этого слова, перстом божьим!