Электрический бал

Батюшка мой ничего по жизни не умел. А когда освободили мужика [13], дела его и вовсе пошли хуже некуда. Мать моя скончалась от гнилостной лихорадки, по официальной версии. Но все понимали, что она не смогла выдержать частых измен моего любвеобильного пaпá.. На эту свою другую семью он и спустил последние деньги. Я помню маму лишь как тёплый образ, как размытое пятно…

Папá долго и удачно разыгрывал карту безутешного вдовца, и одно это помогало нам не помереть с голоду. Я прекрасно помню, как проходили те беспокойные дни.

Мы поднимались с петухами в холодном доме, одевались и отправлялись к ранней обедне, чтобы вместе с нищими перекусить той скудной едой, которую предлагал соседний приход. Затем отец открывал свой потрёпанный блокнот и выбирал, к кому из перечисленных там знакомых нам предстояло сегодня отправиться.

Надо признать, что у него была довольно сложная и разумная система, которая позволяла заявляться одновременно и неожиданно, и ненавязчиво.

Когда мы приезжали, папá делал своё знаменитое лицо: уголки губ ползли вниз, глаза наполнялись слезами, и слёзы эти дрожали, норовя вот-вот сорваться. Хозяева готовы были сделать всё, чтобы слёзы эти не пролились, чтобы не видеть того отчаяния, в которое якобы был готов погрузиться отец. Теперь я восхищаюсь его способностью пребывать в том пограничном состоянии часами кряду. Хотя, признаться, я уже тогда, будучи девочкой восьми-девяти лет от роду, понимала, что всё это лишь блеф. Жизнь рано научила меня различать свои острые грани.

Вне пределов чужих гостиных батюшка редко говорил о матери. Я думаю, что смерть её явилась для него и облегчением, и проклятием. По-настоящему жалел он, возможно, только о том, что я не умерла вместе с ней и не оставила его наедине с бутылкой. Но так или иначе я была рядом с ним, и он взял за обязанность меня вырастить.

В гостях мы проводили дни напролёт. Я обучалась вместе с детьми хозяев, за мной следили их гувернантки. Часто под вечер я засыпала где-нибудь на кресле и просыпалась лишь тогда, когда отец нёс меня на руках к карете. В те моменты мне казалось, что он действительно любит меня. Но мы приезжали домой, он укутывал меня в ворох одеял и, ни слова не говоря, удалялся допивать бутылку, которую сумел стащить у хозяев.