Электрический бал

На припухлом, почти ещё детском личике выражался игривый восторг, в блеске бесконечно глубоких глаз играл озорной, полный интереса к жизни огонёк. Изящные ручки в белых перчатках держали неуверенно кружевной веер, едва прикрывая аппетитное и уже совсем не детское декольте. Картина, насколько мог судить Поль, была исполнена скверно технически, но казалось, что ангельский свет этого существа всё равно сумел пробиться через неумелые руки живописца, чтобы явить себя миру.

Князь подошёл вплотную, пытаясь охватить, впитать в себя это изображение. Его прошиб озноб, потом тут же бросило в жар. Из солнечного сплетения вниз по желудку пролилось что-то горячее и тягучее. Уста его отверзлись, и он прошептал на выдохе, чувствуя, как мир вокруг исчезает: «Déesse… Déesse grecque! [14]»

После того как Поль вернул драгоценности и деньги на место, он опустился на то же вольтеровское кресло и с час провёл в безмолвном созерцании портрета Елизаветы. Несколько раз от утомлённости взора ему казалось, что портрет оживал, что Елизавета подмигивала ему и улыбалась чуть шире. Дворецкий надолго пропал где-то в людской. Прачек и служанок, закончивших утренние дела, сморил дневной сон. За окном потемнело и стихло. И лишь мерный стук старых настенных часов напоминал Полю о том, что время не остановилось.

Наконец, когда все члены его затекли, он встал и увидел своё отражение в зеркале, которое помещалось в двери одного из шкафов.

По сравнению с портретами мрачных стариков с болезненно впалыми веками Поль показался себе необычайно свежим и красивым.

Он с удовольствием покрутился, втягивая живот, поворачивая так и этак ножку, ища выгодный угол, который он мог бы явить графине при встрече. «Неужто меня совсем нельзя полюбить?» – подумал он, и ослепляющая вспышка надежды ударила ему в виски. Щёки воспламенились, на лице сама собой расплылась улыбка.

Часы отстучали два пополудни.

Он поправлял сюртук на животе, когда боковым зрением заметил дворецкого. Тот шёл по коридору по направлению к кабинету графа. Он нёс жестяное ведро, а через руку было перекинуто полотенце.

Поль успел скрыться за косяком двери как раз в тот момент, когда дворецкий бросил взгляд в его сторону.

Когда Поль выглянул вновь, старик уже подошёл к массивной двери кабинета графа и ковырялся в замке ключом. Замок скрипнул, и дворецкий вместе с ведром исчез в кромешной темноте, которая сочилась оттуда.

Поль выполз из-за угла и на цыпочках пошёл вдоль стены, стараясь не скрипеть половицами. Он аккуратно добрался до двери и приоткрыл её.

Первое, что он заметил, это странный сладковатый запах, который распространялся по комнате. Шторы были плотно занавешены, и оттого князь едва мог различить находящиеся в кабинете предметы. Большой секретер, библиотека с ветхими корешками. Но как Поль ни вглядывался в тёмные углы, чего он не нашёл в комнате, так это дворецкого. Тот как будто действительно был призраком и, зайдя в комнату, растворился в стене. Поль ещё с минуту повертел головой, будто ожидая увидеть, как призрак вернётся в этот мир. Но этого не произошло.

Князь бесшумно прикрыл дверь и ретировался в свою спальню. «Что же у них там происходит?» Этот вопрос минут десять не давал ему покоя. Вдруг он услышал в коридоре звук и осторожно выглянул из-за двери.

Дворецкий стоял около кабинета и запирал дверь на ключ. Ведро, уже пустое, стояло рядом с ним на полу. Старик тяжело дышал. От пота волосы его склеились на лбу.

«Нет, он не призрак, – подумал князь. – Призраки ничего не боятся».

* * *

Беспощадное солнце подкатывалось к зениту и немилосердно пекло обер-полицмейстеру спину. Коричневая московская пыль лезла в глаза и рот и создавала вокруг процессии что-то наподобие тумана.

Траурный караван медленно продвигался от Пречистенки к храму Трёх Святителей. Затянутые в чёрный креп гости изнывали от жары. Некоторые дамы были поддерживаемы слугами и пребывали в состоянии, близком к обмороку. Победоносцев едва передвигал дрожащие ноги и старался не обращать внимания на щекочущие поясницу капли пота. Гроб невыносимо резал ему плечо своим острым углом. После того как он так нелепо уронил тело баронессы, совесть не позволила ему отказаться от «чести» нести гроб с покойной в числе таких же счастливчиков. «Чёртова совесть! – сокрушался про себя Виктор Георгиевич. – И что это за гроб такой громадный! Иные студенты из Петербурга сочли бы за счастье жить в таком».

Где-то позади громыхал катафалк, переговаривались уставшие гости, надрывался хор певчих и слышался гомон голытьбы, преследовавшей процессию, словно стая падальщиков. Двигались еле-еле, с остановками, и к моменту, когда дошли до храма, все изрядно выдохлись и проголодались.