Эльфийский бык 3

— Он умер? — на всякий случай уточнил Кошкин, в голове которого вдруг засела мысль, что надо бы убедиться, что этот замечательный мужчина и вправду умер.

И не объявится вот.

Вдруг.

— Мы были разными. Я мрачная и всегда недовольная. Заботы. Проблемы. Дед болеет. А она будто и не чувствовала ничего. Точнее чувствовала, но воспринимала как-то иначе, что ли. Она пыталась поддерживать. И поддерживала. После смерти деда я бы точно свихнулась, если бы не этот её свет. А любовь сделала её ещё ярче. Я же… я завидовала. Не рассказать, как я завидовала. Даже не свету. Лёгкости. Этому вот умению просто взять и отложить проблемы на потом. И любви завидовала. И мне хотелось также. Хоть немного также… а ко мне только Свириденко сватался, тот ещё, старый. И я раздумывала, не согласиться ли.

Хорошо, что не согласилась.

— Это бы многие проблемы решило… но не смогла. А он взял и умер. Нет, не не из-за моего отказа. Ну я полагаю, что не из-за него. Так вот, Анатолий сперва просто заботу проявлял. Как о сестре. Взялся за дела… и у меня появилось свободное время. Впервые за годы… и он как-то так разговаривал, что с ним становилось легко. И я смеялась…

Да, проверить надо будет.

А то мало ли…

— Потом небольшие знаки внимания. И я сама, честно говоря, не поняла, где и когда мы преступили грань. Я преступила. Когда это внимание стало… другим. И почему я не оборвала… хотя… знаю, почему. Только он смотрел на меня, как на красивую женщину.

И когда тело обнаружат, закопать поглубже.

Кошкин даже памятник поставить готов. Такой… массивный. Увесистый. Чтоб покойный не выбрался. Может, кол ещё?

Для надёжности.

Матушка говорила, что это всё — суеверия. Но вот… суеверия суевериями, но с колом будет как-то спокойнее. Кошкину.

— Да и женщиной я себя почувствовала… вот… ну и пел он хорошо. О любви. О том, что ошибся. Что я ему нужнее. Что я его воздух и такое всякое… разное. Что Любушка его не понимает, что она оказалась слишком юна и наивна… что они поспешили и надо разводится. Она поймёт и всё такое… я и таяла. Знаешь, если бы я тогда не растаяла, не поплыла, как воск в жару, он бы не смог настолько вольно распоряжаться деньгами. И с долгами было бы легче, и в целом потом… однажды он просто исчез. А мы остались — две беременные дуры в одной жопе и с кучей долгов. Так что как-то вот так… невесело.

— Она тебя не простила?

— Сначала… нам обеим было сложно. Это самое странное. Мы возненавидили не его, который втравил нас в это дерьмо, и не себя, а друг другу… орали. В первый вечер, когда выплыло, как оно и что, всю посуду почти перебили. И дом взялись делить. А потом Любиму потянуло в купель. Понимаешь? До того всё было спокойно, а тут раз и… она застывает, разворачивается и уходит. А я остаюсь. Одна. Как мечтала. Она там, а я тут… в большом-большом пустом доме. Нет, она вернулась, но… как бы не совсем, что ли? Она даже вне купели будто бы спала. И как я ни пыталась, я не могла добуиться. Главное, о нём мы больше не говорили. А там и проблемы накатили, которые надо бы решать. И уже я одна не справлялась. Люба тоже впряглась… дети. То и другое… она уходила и уходила. И совсем ушла. Вернулась…

Василиса замолчала.

— Понятия не имею, что будет дальше.

— А кто имеет? — возразил Кошкин, вытягиваясь. Сидеть на костяном быке-диване было на диво удобно. Всяко удобнее, чем на голой земле. Там, за спиной, что-то происходило, но оборачиваться и смотреть было лень. — Разве что вёльвы эльфийские, но вот честно… не рекомендую.

Василиса фыркнула. Но ответила:

— Теперь с хозяйством, думаю, наладится. Девочки вон контракты подписали. Да и старые отвалились. Долги разгребем со временем. Я там и не особо нужна… а если теперь и купель держать не станет, то и можно выехать куда. Всегда хотела мир посмотреть.

— Посмотрим.

— Вот… вот ты не можешь найти себе девицу какую-нибудь…

— Какую?

— Подходящую! Чтобы из хорошей семьи там… с репутацией…

— Могу, — подумав, сказал Кошкин. — И семья будет. И репутация. Но автомата не будет. И что я за ней носить-то стану? А если серьёзно, то эти… из хороших семей и с репутацией меня пугают.

— Ты ж только стоматологов боишься.

Вот зря она это сказала. Пока молчала, зуб не ныл. А тут раз и разболелся, и так пакостно, с подёргиванием, затишьем и потом острой резкой болью, отдающей прямо в челюсть.

— Стоматологов я тоже боюсь, — Павел прижал к щеке руку. — Но они неизбежное зло. А девиц избегать пока получалось. Понимаешь… вот подходит к тебе такая нежная и трепетная, смотрит глазищами своими…

— Зуб?

— Зуб.

— Дай сюда… так, у тебя воспаление вовсю! Вот чем ты думал, а⁈ Ладно, ты не отвлекайся, давай про девиц… значит, подходят и смотрят?

— А то. Прям уставятся и ресницами так, хлоп-хлоп, — боль откатывалась и Павел вдруг ясно осознал, что в жизни себе не простит, если не женится. Ладно, свадьбой можно сразу и не пугать, приучить к этой мысли исподволь, постепенно, но заполучить себе женщину, которая умеет заговаривать зубы он обязан. — И ты смотришь и думаешь, а что у неё там в голове-то? Какие зловещие планы? И чем они против тебя обернутся?