Эпидемия безбрачия среди русских крестьянок. Спасовки в XVIII–XIX веках

Отчеты Николаева о кампании 1839–1840 гг. говорят о возникшей в имении напряженной обстановке. Чужие священники, посланные Нижегородской епархией, ходили по избам, пытаясь запугать крестьян и вынудить их подписать обязательство присоединиться к церкви (подобная тактика позднее применялась на заре сталинской коллективизации). Некоторые крестьяне — среди них бывшие бурмистры Федор Грошев и Михаил Шобалов (который в то время был старостой стексовской православной церкви!) — попросили разрешить им вместо этого присоединиться к единоверческой церкви. Николаев заподозрил подвох и предположил, что они намереваются и ту церковь обходить стороной и пользоваться услугами беглых попов, то есть странствующих священников, которые отпали от православия и ходили с места на место, совершая требы для старообрядцев-поповцев. Другие упорно отказывались подписывать соглашение о прикреплении к православной церкви, а один предложил взятку в 100 рублей, чтобы его оставили в покое[596]. Со своей стороны и с одобрения Голицына Николаев отправил бывших бурмистров Михаила Шобалова и Алексея Грошева «по крамольничеству и расколу» в нижегородский и московский работные дома соответственно. Для полноты картины он приговорил старшего сына Шобалова к исполнению воинской повинности[597].

В мае 1840 г. Николаев подвел итоги попыток — своих и духовенства — затолкать старообрядцев в церковь. Во время предшествующего Великого поста исповедались 496 голицынских мужиков и 477 женщин; 89 мужчин не явились на исповедь, потому что работали за пределами имения (многие, вестимо, подгадали время отсутствия так, чтобы им не пришлось исповедоваться, — сравните этих 89 со всего-навсего четырьмя отлучившимися из имения во время Великого поста 1861 г.); 27 мужчин и 83 женщины пропустили исповедь, потому были младше 7 лет или по другим причинам[598]. Целью кампании 1839–1840 гг. было заставить старообрядцев исповедоваться у православных священников, и Николаев давал понять (воздерживаясь от прямого утверждения), что эти цифры служат доказательством успеха. Однако, хотя от значительного большинства голицынских крепостных угрозами добились видимости духовного послушания, кампания, как мы скоро увидим, немногого достигла в плане преодоления нежелания женщин выходить замуж.

Голицын не видел причины ослаблять давление. В сентябре 1842 г. он выдал своему новому управляющему Александру Шорникову «Инструкцию». В обязанности Шорникова теперь уже на регулярной основе входила женитьба крепостных по достижении положенного возраста. Голицын напрямую связывал необходимость принуждения крепостных к браку с присутствием старообрядцев: «Пришедших в совершенный возраст крестьянских детей заботиться тебе жениться на вотчинных невестах; ибо известно мне что многие из крестьян по невежеству своему и преданности к расколу послабляя дочерям своим вести жизнь развратную не хотят выдавать их в замужество; почему и необходимо с твоей стороны распоряжение к отклонению столь вредного для самих крестьян зла. — Не вышедшие в замужество девки напред сего отделялись от семейств своих и жили в кельях; о истреблении коих хотя многократно было ото меня предписываемо, но за всем тем не существует ли до сего таковых келий, поставляю тебе в обязанность о сем удостовериться и в случае существования немедленно их уничтожить»[599].

Голицын не ошибался, делая упор на женщин, живущих в кельях. Хотя у нас недостаточно сведений о том, чем они занимались в Стексово, старые девы-«келейницы» были неотъемлемой частью староверческих сообществ во многих частях России, они играли важную роль в обучении детей старообрядцев чтению и письму (что одновременно являлось обучением вере) и иногда руководили общиной.

Голицын наказал Шорникову предпринимать решительные действия против старой веры. Раскольники, говорил он, в 1834 г. дали обещание не иметь больше ничего общего с расколом, но они солгали: они продолжают крестить своих детей и хоронить своих покойников по-своему. Шорников должен был принять необходимые меры к тому, чтобы старообрядцы не укрывали своих беспаспортных одноверцев, и представить список главных раскольников с их семьями — так, чтобы Голицын мог их наказать, если они набедокурят[600]. В 1843 г. Шорников доложил, что он снес все кельи, кроме восьми. Последние он оставил до решения Голицына: он не тронул их, потому что старые девы-старообрядки в них уже не жили. Михаил Макаров, например, утверждал (лживо), что, не имея живых родственников, он сам живет в келье, а Иван Грошев говорил, что в келье на своем дворе держит скот[601].