Эра Меркурия. Евреи в современном мире

Они ходили в театры, читали романы XIX века и проводили лето на дачах или на море примерно так же, как это делали герои романов XIX века. У многих были крестьянские няни. Инну Гайстер, отец которой был выходцем из черты оседлости и видным теоретиком коллективизации, воспитала Наташа Сидорина из деревни Караулово Рязанской области. Раису Орлову (жившую на улице Горького, неподалеку от Меромской и Багрицких и через реку от “Дома правительства” Гайстеров) вырастила няня, которая любила выпить стопку водки и чтила сговорчивого крестьянского Бога.

Собственно говоря, в моем детстве был не один, а два Бога. У нас жила бабушка – мамина мама – очень старая. Она спала в маленькой проходной комнате, я помню ее только лежащей… Там было душно, плохо пахло и почему-то страшно. Бабушка рассказывала мне про своего Бога, рассказывала Библию. Бабушкин Бог – в отличие от няниного – был злой, швырял камни и все время воевал. Камни надолго остались для меня единственным ощущением Библии. Может быть, дело было еще и в том, что няня с бабушкой враждовали, а я всегда была на стороне няни[342].

Бабушка Орловой ничем не отличалась от бабушек Бабеля и Мандельштама. Мать, лежа на смертном одре, просила почитать ей Пушкина. Няню звали Ариной.

Пушкинская улица вела из темных комнат черты оседлости в центр России и Советского Союза (в конце 1930-х го- дов три четверти всех ленинградских евреев жили в семи центральных районах бывшей имперской столицы). Дети Годл выросли, говоря на языке Пушкина и языке революции (оба были для них родными, и никто не говорил на них более бегло). Первое поколение послереволюционной интеллигенции, они считали себя истинными наследниками великой русской литературы и Великой Октябрьской социалистической революции. Как пишет Байтальский, “мы… переняли нравственные идеалы всех поколений русской интеллигенции: ее антиконформизм, ее правдолюбие, ее совестливость”. И как пишет тот же Байтальский спустя несколько страниц, “мы все готовили из себя агитпропщиков”. Только тем из них, кто погиб во время Великой Отечественной войны, удалось соединить первое со вторым. Выжившим предстояло выбирать[343].

Но тогда, в 1930-е годы, когда они были молоды и, насколько можно судить, счастливы, их главной задачей было найти язык, достойный рая. Как сказала в своем знаменитом – и, по-видимому, глубоко искреннем и горячо принятом – выступлении на вечере выпускников средних школ в Колонном зале Дома союзов 1 июня 1935 года одноклассница Раисы Орловой Анна Млынек,

товарищи, очень трудно говорить сегодня, а так много хочется сказать, так много нужно сказать. Ищешь слова для ответа выступавшим здесь дорогим старшим товарищам, ищешь слова для выражения всех чувств, переполняющих наши сердца, – и бледными кажутся найденные слова…

Самая высшая точка на земном шаре – пик Сталина – завоевана нашей страной. Самое лучшее в мире метро – метро нашей страны. Самое высокое небо – над нашей страной: его раздвинули герои-стратосферовцы. Самое глубокое море – наше море: его углубили эпроновцы нашей страны. Быстрее, дальше и лучше всех летают, бегают, учатся, рисуют и играют в нашей стране!.. Да, такими и должны быть мы, первое поколение, рожденное революцией[344].

Самым престижным советским вузом второй половины 1930-х годов был Институт истории, философии и литературы (ИФЛИ), возглавляемый сестрой Р. С. Землячки А. С. Карповой (Залкинд) и известный как “Коммунистический Лицей”. По воспоминаниям Орловой,