Эра Меркурия. Евреи в современном мире

Они переезжали из Бруклина на Манхэттен, из Нижнего Ист-Сайда в Верхний, из городов в пригороды, из средней школы Уикуахик в Ньюарке на улицу Аркади Хилл в Старом Римроке. В “Американской пасторали” Филипа Рота еврейский делец, “поднявшийся из трущоб” с грубой напористостью шолом-алейхемовского Педоцура, производит на свет “домашнего Аполлона” по прозвищу Швед. Отец – из “ограниченных людей с безграничной энергией; людей, скорых на дружбу и охочих до вражды”. Сын мягок, ровен и внимателен к окружающим. В отце росту “не больше пяти футов семи-восьми дюймов”; сын “чертовски красив – большой, сочный и румяный, как Джонни – Яблочное Семечко”. Отец карабкается все выше и выше; сын женится на мисс Нью-Джерси (христианке), селится в доме своей мечты и празднует американский успех в “отделенном от религии” пространстве “американской пасторали par excellence”: Дня благодарения[462].

Праздничные обеды в доме Шведа в Старом Римроке – двойники праздничных обедов в квартире Гайстеров в московском доме правительства. Более или менее выдуманный Швед (Сеймур Ирвинг Левов) родился в 1927 году; вполне реальная Инна Ароновна Гайстер старше его на два года. Обоих произвели на свет преуспевающие отцы (бизнесмен Педоцур и революционер Перчик) и любящие матери (смиренная Бейлка и энергичная Годл). У обоих было счастливое детство, у обоих появились нееврейские родственники, и оба обожали свои страны, делавшие сказку былью. Успешные американские евреи 1940-х и 1950-х годов любили Америку так же страстно, как в 1920-е и 1930-е годы их успешные советские родственники любили Советский Союз. Швед был американцем в той же мере, в какой Инна Гайстер была советским человеком. “Он жил в Америке так, словно та была его кожей. Все радости его юности были американскими радостями, все его успехи и все его счастье были американскими”. И для обоих Обретенный Рай обернулся сельской идиллией вновь найденной Аполлонии: дачной пасторалью Инны Гайстер и пригородной пасторалью Шведа-Левова. Как вспоминает Инна Гайстер,

с 35-го года мы стали жить на даче на Николиной горе… Поселок… расположился в прекрасном сосновом лесу на высокой горе в излучине Москва-реки. Место изумительное по красоте, одно из лучших в Подмосковье… Участок был прямо над рекой на высоком берегу. Дача была большая, двухэтажная, шесть комнат. Брат мамы Вениамин не без тайной зависти называл ее виллой… Около некоторых дач на реке были сделаны деревянные мостки для купания… Мы, девчонки, любили собираться у мостков под дачей Керженцева. Там было мелко и удобно купаться… Жизнь на даче была прекрасной[463].

Мечта бабелевских мальчиков осуществилась: они не только лучше всех учились, но и умели плавать – дети Годл, дети Хавы и вот теперь дети Бейлки. “Швед блистал как крайний в футболе, центровой в баскетболе и первый бейсмен в бейсболе”. В начале 1950-х он, уже будучи преуспевающим бизнесменом, любил возвращаться домой пешком – по елисейским полям “Штата-сада”:

Мимо белых оград выпасов, которые он так любил, мимо холмистых покосов, которые он так любил, мимо полей кукурузы, полей репы, амбаров, коров, лошадей, запруд, ручьев, родников, водопадиков, водяного кресса, хвощей, лугов, акров и акров леса, который он любил той щенячьей любовью, какой любит природу недавний сельский житель, пока не достигал столетних кленов, которые он так любил, и солидного старого каменного дома, который он тоже любил, – и на всем своем пути он воображал, что разбрасывает вокруг себя яблочные семена[464].