Эра Меркурия. Евреи в современном мире

Но самым большим вкладом фрейдизма в американскую жизнь была общая психологическая ориентация и набор влиятельных формул. Точно так же как марксизм, провозглашенный множеством государств и движений, представляет собой мозаику истолкований, приписываемых местным пророкам-ревизионистам (Ленину, Мао, Ким Ир Сену, Грамши), фрейдизм был дальним отзвуком голоса его основоположника, часто более ясным и последовательным, чем оригинал. (Одно из существенных различий состоит в том, что марксисты имеют обыкновение настаивать на своем родстве с Марксом, даже если связь сомнительна, а фрейдисты часто отрицают или игнорируют свое происхождение – главным образом потому, что делят его с окружающим обществом.)

В Соединенных Штатах психотерапия стала оптимистической: лечение обещало исцеление, инстинкты поддавались организации, агрессивность и стремление к смерти преодолевались с помощью самосозерцания или использовались в интересах лечения. После Второй мировой войны и особенно с начала 1960-х годов большинство школ психотерапии переключилось с исцеления больных на утешение несчастных и (говоря словами Николаса Роуза) “оказание их «я» квалифицированной помощи в деле достижения счастья и самореализации посредством специальных методов самоизучения… и нового словаря чувств”. Зло стало симптомом излечимого заболевания, а большинство больных – жертвами собственной психики, детства, родителей, нянек и соседей (а не “социального строя”). Все люди были нормальными, а всякий нормальный человек – “неприспособленным”. Все счастливые семьи оказались неблагополучными (и тем похожими друг на друга), все дети – травмированными, а все взрослые – хроническими жертвами равнодушия и домогательств. Священники стали психотерапевтами, психотерапевты – священниками, а государство, по-прежнему отделенное от традиционных церквей, все больше заботилось о том, чтобы исповеди граждан были услышаны социальными работниками, тюремными поручителями, семейными консультантами, школьными психологами и специалистами по преодолению личного горя. Менеджеры повышали производительность труда не путем подавления иррационального начала, а путем его творческого и научного использования (с помощью соответствующих консультантов). Семья стала школой психологически приспособленных личностей (т. е. будущих взрослых, не травмированных в детстве)[469].

Эти явления так же далеки от фрейдистского психоанализа, как Куба Фиделя Кастро от “Манифеста Коммунистической партии”, но все они – следствия психологической революции, самым влиятельным пророком которой был Фрейд. Достоевский открыл человека из подполья, но диагноз Достоевскому, а также Кафке, Прусту, Джойсу и каждому из их прототипов и творений поставил Фрейд. Фрейд свел воедино то, что набоковский Пнин назвал “коммунистическим микрокосмом”: он произвел на свет язык, теодицею и медицинский диагноз нового мира. Как пишет Филип Рифф в “Триумфе терапии”, “не будь Фрейда, откуда бы мы знали, как жить без цели более высокой, чем устойчивое чувство собственного благополучия? Фрейд систематизировал наше неверие, он создал самую вдохновенную из всех антивер, предложенных нашей пострелигиозной культуре”[470].

Культ Фрейда и его терапевтические методы прожили недолго, но дело его живет и побеждает. Подобно марксизму, фрейдизм преуспел в качестве интеллектуальной программы; подобно марксизму, он никогда не был наукой и не оправдал себя как религия. Он не оправдал себя как религия, потому что, подобно марксизму, не понял природы бессмертия и не смог пережить первого поколения верующих.

Люди живут племенами. Все традиционные религии, включая иудаизм, – религии племенные. Величайшие революции против племенной избранности, христианство и ислам, выжили потому, что признали кровнородственные привязанности, освятили брак, канонизировали половые и диетические ограничения и превратились в подобие наций (тело церкви, Умма). Результатом упадка христианства стал подъем национализма: права человека с трудом выходили за рамки прав гражданина; гражданство при ближайшем рассмотрении оказалось более или менее этническим.

И марксизм, и фрейдизм бились над загадкой капитализма и либерализма, отказываясь признать реальность и силу национализма. Указанные ими пути к спасению (коллективный и индивидуальный) не были укоренены в домашних культах, брачной политике и диетических табу. Ни марксизм, ни фрейдизм не могли наследоваться или осмысленно передаваться из поколения в поколение посредством череды семейных ритуалов. Оба проиграли национализму, так и не поняв, что с ними происходит. В Советском Союзе марксизм как революционная вера не пережил революционеров: переродившись в задрапированный национализм, он испустил дух вместе с последним верховным наследником Большого террора. В Соединенных Штатах фрейдизм как религия спасения разделил судьбу военного поколения и превратился в доктрину племенного (равно как и личного) счастья и жертвенности.