Израиль 1950-х и 1960-х годов был не просто аполлонийским и антимеркурианским – он был аполлонийским и антимеркурианским в то время, когда западный мир, частью которого он являлся, двигался в противоположном направлении. В то время как в послевоенной Европе и Северной Америке воинственное мессианство, юношеский идеализм, большевистская твердость и культ военной формы приходили в упадок, реакция на нацистский геноцид в сочетании с чувством неловкости по поводу западного бездействия привели к тому, что Израиль оказался в особом положении, на которое общие правила не распространялись. Попытка создать “нормальное” еврейское государство привела к созданию анахронического исключения (почитаемого и отвергаемого как таковое). Прожив две тысячи лет меркурианцами среди аполлонийцев, евреи превратились в аполлонийцев в мире универсального меркурианства (вернее, в цивилизованных аполлонийцев в мире меркурианцев и варваров). Они по-прежнему были чужаками, но на этот раз далекими и потому любимыми (Западом) чужаками. В течение четверти века, последовавшей за Второй мировой войной, Израиль олицетворял всеобщую мечту о юношеской силе, радостном труде, библейской подлинности и справедливом возмездии. Израиль был единственной страной, в которой европейская цивилизация казалась уверенной в своих силах и своей правоте, единственной страной, в которой насилие выглядело добродетельным. Южноафриканский апартеид, также видевший в себе защитника маленького, цивилизованного, этнически чистого племени, направляемого провидением, управляемого демократическими учреждениями, преданного идее превращения пустыни в сад, и окруженного буйными и плодовитыми варварами, все чаще воспринимался как самозванец и позорное пятно. Израиль, предоставивший кров выжившим жертвам Холокоста и возродивший нацию, принявшую муку в Европе от рук европейцев, служил справедливым укором “цивилизованному миру” и, быть может, гарантией будущего искупления.
Самым важным институтом в Израиле была армия, самыми почитаемыми героями – генералы, самой уважаемой профессией – воздушные десантники (а самым уважаемым воздушным десантником 1950-х годов – Ариэль Шарон). Одной из самых популярных книг был роман Александра Бека “Волоколамское шоссе” (1943–1944), который повествует о том, как неторопливо проницательный русский генерал, соединяющий в себе народную простоту с врожденным знанием “тайны войны” (в традиции Кутузова из “Войны и мира”), и молодой лейтенант-казах с “худощавым лицом индейца”, вырезанным из бронзы “каким-то очень острым инструментом”, превращают пестрое сборище патриотов в сплоченную, непобедимую силу. Их главное оружие – “психология”. В одном из ключевых эпизодов романа лейтенант разговаривает с новобранцем, еще не овладевшим искусством боя и подлинным пониманием патриотизма:
– Хочешь вернуться домой, обнять жену, обнять детей?
– Сейчас не до дому… надо воевать.
– Ну а после войны. Хочешь?
– Кто не захочет…
– Нет, ты не хочешь!
– Как не хочу?
– От тебя зависит – вернуться или не вернуться. Это в твоих руках. Хочешь остаться в живых? Значит, ты должен убить того, кто стремится убить тебя[479]
.После смерти Сталина антиеврейская кампания выдохлась и евреи вернулись в высшие эшелоны советской профессиональной иерархии. Скорость их продвижения была ниже довоенной и менее стремительной, чем у других этнических групп, но они оставались самой успешной и самой современной – по роду занятий и по демографическим показателям – из всех советских национальностей. В 1959 году 95 % евреев жило в городах (в сравнении с 58 % у русских), доля специалистов с высшим образованием, занятых в народном хозяйстве, составляла у них 11,4 % (в сравнении с 1,8 % у русских), а число научных сотрудников на 10 000 человек – 135 (в сравнении с 10 у русских). Тридцать лет спустя в городах жило 99 % российских евреев (в сравнении с 85 % у русских), доля специалистов с высшим образованием, занятых в народном хозяйстве, составляла 64 % (в сравнении с 15 % у русских), а число научных сотрудников на 10 000 человек – 530 (в сравнении с 50 у русских)[480]
.