Эра Меркурия. Евреи в современном мире

– Ты этого человека знаешь? Кто это? Чего-то он вдруг анекдоты рассказывает?

– Знаю! – твердо ответил Юра.

– Давно?

– С сегодняшнего утра.

– И ты ему доверяешь?

– Да ты посмотри, какой у него нос! – закончил полемику Гастев решающим аргументом[491].

Сван проделал долгий путь. В самих полуполитических анекдотах еврей “Рабинович” предстает идеальным символом забитого, но неукротимо ироничного Homo sovieticus. Вернее, традиционный местечковый юмор возродился в качестве голоса советской интеллигенции.

Начальник отдела кадров спрашивает Рабиновича:

– Кто ваш отец?

– Советский Союз.

– Хорошо. А кто ваша мать?

– Коммунистическая партия.

– Отлично. А кем вы хотите быть?

– Сиротой.

Анекдот относился, разумеется, ко всем советским людям, но Рабиновичу он подходил лучше всех, потому что в его случае первые два ответа столь же правдивы, сколь и последний. По словам Виктора Заславского и Роберта Дж. Брима, “если в 1920-е годы считалось, что евреи исключительно лояльны режиму, то в 1970-е появился другой удобный миф – о врожденной политической неблагонадежности евреев. Оба содержали в себе элементы самореализующегося пророчества”[492].

Из трех дорог, открытых в начале века русским евреям, – либерализм, сионизм и коммунизм – третья исчезла, а первые две находились под запретом. Результатом этого была “политическая неблагонадежность”, а в некоторых случаях – последовательная оппозиционность большинства московских и ленинградских евреев. Из трех главных идеологий советской интеллигенции застойного периода – либерализм (западничество), сионизм и русский национализм – первая была по преимуществу еврейской, вторая – исключительно еврейской, а третья – более или менее антисемитской (поскольку культивировала неиспорченный крестьянский аполлонизм в противовес городскому меркурианству и потому что антикрестьянская революция была в некотором смысле еврейской).

Доля и вес евреев среди диссидентов-западников были чрезвычайно существенными. Главными вехами ранней истории движения были суд над Иосифом Бродским в 1964 году; суд над Юлием Даниэлем и Андреем Синявским (который был русским, но писал – подчеркивая свою отчужденность – под псевдонимом Абрам Терц) в 1966 году; сборник о процессе Даниэля – Синявского, составленный Александром Гинзбургом; обращение “К мировой общественности”, написанное Павлом Литвиновым и Ларисой Богораз в январе 1968 года; и демонстрация на Красной площади против советского вторжения в Чехословакию, в которой участвовало семь человек, четверо из них евреи. Как сказал Лев Штернберг об их дедах-социалистах, “словно из забытых гробниц своих снова восстали тысячи израильских пророков… с их властными призывами к социальной справедливости”.

Не меньшей была доля евреев среди культовых ученых-новаторов с собственными неформальными школами учеников и последователей: Юрий Лотман в литературоведении, Арон Гуревич в истории, Лев Ландау в физике, Израиль Гельфанд и Леонид Канторович в математике. Близкие родственники западных академических икон (Эйнштейна, Оппенгеймера, Боаса, Леви-Стросса, Дерриды, Хомского и представителей франкфуртской школы среди прочих), они были “возмутителями интеллектуального спокойствия”, шагавшими “в авангарде, среди пионеров, в рядах беспокойной гильдии первопроходцев и иконоборцев в точных и гуманитарных науках и в сфере социальных перемен”. Дети Годл воссоединились наконец с остальными членами семьи[493].

Наряду с Европой и Америкой важнейшим источником примеров и вдохновения советских западников был русский авангард начала XX века. Большинство художников-авангардистов были агрессивными антилибералами (а некоторые – несгибаемыми большевиками), но их антизастойные последователи видели в их творчестве высшее проявление индивидуальной свободы (и, таким образом, естественного врага и неизбежную жертву социалистического реализма). Среди позднейших иконоборцев (“неофициальных” советских художников) евреев было даже больше, чем среди их образцов: согласно Игорю Голомштоку, “цифра 50 % была бы скорее заниженной, чем завышенной”. От поколения “декабристов” “оттепели”, возглавляемого монументальным Эрнстом Неизвестным, до летописцев советских сумерек из “лианозовской группы” Оскара Рабина и главных иконописцев позднесоветской иронии (Эрик Булатов, Илья Кабаков, Виталий Комар и Александр Меламид) большинство первопроходцев и пионеров были евреями[494].