Эразм Роттердамский Стихотворения. Иоанн Секунд Поцелуи

Дивная, песнь разреши, что тебе посвятил по обету
Скромный поэт, кто желает, моленья неся, чтобы разум
Ты вдохновила и силы — воспеть тебя, как подобает,
О Женевьева, оплот твоего вернейший народа,
Коего Галлия род заключает, простершись широко,
Натрое разделена; но тебе несравненно дороже
Та, где Секвана,[383]

от вод чужеземных исполнившись мощью,Вод, что Матрона выносит[384] и с дружеским током мешает,
По плодородным полям, по зеленым лугам и по склонам,
10 Что в виноградниках все, и по нивам, обильным плодами,
Чистая, воды струит, поспешая к паризиев граду
Главному, влево затем отклонившись, твою почитает,
Дева, твердыню,[385] а после свои рукава разделяет
И обтекает обширный храм Матери-Девы[386] собою.
После, богиню почтив молитвенным этим изгибом,
Вновь возвращается в русло, к родившей тебя колыбели,
К той сладчайшей земле, где священная девочка первый
Крик издала, поспешает река, окрыленней струяся.
Малое есть поселенье,[387] но отпрыском счастливо славным;
20 Значит, сюда торопясь, по дороге приветствует ближний
Храм, посвященный тебе, Дионисий,[388] свет истинный кельтов.
В области этой блуждая изгибами многими долго,
Кружит и кружит опять, вдруг свои неожиданно русла,
Град обогнув, что оставлен, к твоей стремит колыбели
Вновь, Женевьева, — ты скажешь: уходит река неохотно.
Наметодор существует,[389] заслуженно всеми любимый,
Памятки давние можно ему чужеземцам рожденья,
Дивная, всем показать твоего, и источник целебный,
Бьющий водою. Но дважды и трижды, четырежды даже,
30 Под защитой твоей многолюдной Лютеции счастье;[390]
С Девою — Матерью, Дева, ты ей созидаешь защиту
Цепью хранящею гор: ведь и та не стыдится товарки
Чина такого ж; а ты озираешь, дозорная, гордо
Выси кругом и поля, что широко лежат пред тобою,
И отвращаешь несчастья от галлов,[391] тобою любимых;
Та в своем лоне лелеет несчастных и в городе самом
Страждущих внемлет стенаньям, а здесь, представляя, как матерь
Кроткого сына; а ты, Женевьева, являешь подобно,
Кротости высшей полна, жениха твоего, как невеста.
40 Обе меж тем защищаете вы, и со рвением равным,
Вам друидов родных и сенат[392] — королевским величьем,
Но превыше всего короля — христолюбца храните,[393]
Тех, кто народу реченья божественного возвещает
Разума, — городом чтобы, где разных народов смешенье,
Правили равно по праву. И значит под властию вашей
Нет в этот век государства, чтоб в чем-то оно процветало
Благоприятней. Однако пора уже выразить в песне
Благодаренье тебе, Женевьева, за жизни спасенье
И восхваленья пропеть, — одному из бесчисленных тысяч,
50 Мощью спасенных твоей. Лихорадка, несущая немощь,
Грозное, цепкое зло, настающее вновь на четвертый
День, глубоко пронизала несчастного тела суставы.
Сведущий врач говорил в утешение мне, что для жизни
Вовсе опасности нет, но болезнь предстоит затяжная.
Только что речью такой не убил он меня, словно молвил:
И до того, как зайдет четырежды солнце, повиснешь
Ты на высоком кресте; ведь давнишний рубец растревожен,
Память пока воскрешает, хоть много уж лет миновало,
Что еще мальчиком год я терзался в такой лихорадке.
60 Смерть уже звал я в моленьях моих, ибо смерти прискорбней
Врач мне недуг объявил: здесь твое мне могущество разум,
Дивная, вдруг осенило, а с ним наилучшая дух мой
Восстановила надежда, и молча я так размышляю:
Дева — невеста, угодная богу, всегда припадала
Ты своим телом к земле, помогать привыкшая сирым,
Больше ты можешь теперь, когда царствием принята неба
И ко Христу — жениху стала ближе;[394] сюда, умоляю,
Взоры склони, Женевьева, свои, лихорадку из тела
Ты изгони: и участьем — и жизнь без него мне не сладка —
70 Я заклинаю, спаси; ведь я думаю: легче однажды
С жизнью расстаться, чем сгинуть, исчахнув от долгой болезни.
Что обещать бы я мог, то — ничто, — не нуждаешься в этом.
Что остается: хвалы воспою пусть в признательной песне.
Только я это сказал, хоть и шепота не было даже,
Истинно сам про себя средь таинственных разума глубей, —
Дивное пусть сообщу, но вернейшее, — спрыгнув с кровати,
Я возвращаюсь к занятьям и в теле не чувствуя вовсе
Ни истощенья следов, ни самой лихорадки застылой.
День уж седьмой наступал, когда вновь лихорадке явиться
80 Время пришло, но все тело бодрее и крепче, чем прежде,
Было. Является врач и тому, что свершилось, дивятся,
Смотрит в лицо и язык, заключенный во рту, изучает,
Жидкость затем, что пузырь мой тогда выделял, он немедля
Требует; и, наконец, исследует пальцев концами
Руки; когда ж и следов никаких не находит болезни,
То говорит: «Что за бог, Эразм, тебя сделал внезапно
Совершенно другим? И кто лихорадку из тела
Выгнал, и мне как пророку, — хоть этому рад я, — проруху
Сделал такую? И он, из богов кто бы ни был, — в леченье
90 Выше меня, признаюсь, и сильней; никакая отныне
Помощь моя не нужна». Хочешь имя врача? Гуильельмом
Копом тот был,[395] уж тогда процветавший в юные годы,
Хоть и постарше меня, наделенный уже в совершенстве
Даром таланта и сведущ в учениях мудрости разных,
Как ни один; а теперь, уже старостью отягощенный,
Чтим средь лучших светил при дворе короля он Франциска,
Всеми любимый, трудами свершенными там наслаждаясь.
Так он свидетелем будет и веским, и верным здоровья,
Мне возвращенного, дева, твоею божественной волей.
100 Впрочем, что б ни было это: Христу созидателю слава
Вся подобает за то и почет неизменный навеки.
Волею было его, что, живая, ты богу желанна,
Волей его же и есть, что, усопшая, страждущим многим
Ты — оборона. И так решено женихом всемогущим.
Через тебя раздавать он дары свои рад, чрез тебя же
Рад возвеличить, как Феба пылающий светоч приятней
Блещет через стекло, и подобно тому, как источник
Любит, переливаясь, струиться по чистым каналам.
И остается одно — мне молить, славнейшая дева,
110 Пусть мне не будет во вред, что так долго я мешкал исполнить
Взятый обет. Так позволь прибавить это хваленье
К стольким заслугам твоим, Женевьева, ведь не было чище
Здесь никого, никого в этом не было мире почтенней,
И милосердней никто не считается в высях небесных.