Эрдейский поход

Наутро нашли останки славного боевого коня. В луже крови — клочья шкуры, подкованные копыта, кости… Кости — перемолоты в труху. «Такими зубами камни, наверное, грызть можно», — подумалось ещё Всеволоду.

После того случая на ночёвку стали располагаться раньше. И топливо для костров в скудной на дрова степи предусмотрительно собирали заранее — по пути, да с запасом. Ломкий колючий сухостой, порой в руку толщиной, рубленный кустарник, редкие деревца — всё годилось… Огни разводили сильнее. Чтоб пламя — повыше, поярче. Коней до утра держали под попонами, расшитыми серебром. И сами смотрели в оба. Спали вполглаза. При полном доспехе, и с обнажённым оружием под рукой.

Ещё день спустя удалось даже подстрелить волкодлака, пытавшегося проскользнуть меж двух сторожевых огней. С диким воем и серебрённой стрелой в лопатке оборотень сгинул в ночи. Тоже, видно, отбежала недалеко: вой стих где-то неподалёку от лагеря. Тратить время на поиски издохшей твари, однако, не стали.

На следующий день пути, в самый полудень, увидели шатёр. Юрту кочевого народа. Одиноко стоявшую на горбатом кургане среди необъятной ковыльной степи.

— Неужто, татары? — щурясь от солнца, Всеволод долго вглядывался вдаль.

— Нет, куны, похоже. Половцы, — определил Бранко.

Что ж, наверное, проводнику виднее.

— Бегут, видать, — хмурился волох. — И не от татар бегут — а от кое-кого пострашнее.

Подъехали ближе. Юрта как юрта. Круглая, простая, небогатая. Таких много в землях кочевников. Закопчённый войлок, натянут на клети из жердей. Сверху — круглое отверстие-дымоход. Правда, дымка от очага над ним не видно. И полог — опущен. И рядом — ни коня, ни быка, ни иной скотины, что могла бы перевезти разборный дом степняка. Только опрокинутая двухколёсная повозка с единственной длинной и торчащей к небу оглоблей. Вторая — вон она, в траве. Одно колесо повозки треснуто. На ветру болтаются обрывки спутанной упряжи. А вокруг…

Вокруг юрты валялись кости. Обглоданные, раскрошенные крепкими зубами. Кости — человеческие, лошадиные… Лежат вперемешку.

Всеволод вскинул руку, останавливая отряд. Дружинники попридержали коней. Переглянулись. Потянулись к оружию.

Кони всхрапывали, прижимали уши, пятились назад. Боялись кони… То ли костей в траве разбросанных, то ли чуяли опасность, таящуюся за пологом юрты.

— Нехорошее, место, воевода, — пробормотал десятник Илья.

Ясное дело, хорошего тут мало.

Всеволод повернулся к волоху:

— Как думаешь, Бранко, что там?

— Откуда ж мне знать, — ответил тот. Проводник не убирал руки с меча. — Когда ехали к вам, здесь пусть было. Но тогда и вриколаков ещё в этих краях не водилось.

— Войти бы надо, да посмотреть, — вставил Конрад.

Надо…

— Конрад, Бранко и ты Илья, со своим десятком, со мной пойдёте, — распорядился Всеволод. — Вокруг шатра встаньте, чтоб мышь не выскочила. Остальные пусть в сторонке пока побудут. Спешиться всем и оружие держать наготове. Если кликну — бегите на помощь, не медля.

К юрте он подошёл первым. Встал возле входа. С двумя клинками наголо.

— Эй, есть кто?

Тишина.

Всеволод вздохнул поглубже. Приготовился к схватке. Одним мечом осторожно приподнял полог, другой — выставил перед собой. Если кто вздумает вдруг прыгнуть изнутри — неминуемо напорется на сталь с серебром.

Никто, однако, нападать на него не спешил.

Всеволод переступил порог.

После яркого слепящего солнца над степной равниной, глаз не сразу привык к полумраку, царившему под войлоками половецкой юрты. Света, падавшего сверху — из небольшой неровной прорези-дымохода, не хватало, чтобы разогнать густые тени. А тяжёлый полог за спиной — уже опущен.

Поначалу казалось — степной шатёр пуст, брошен хозяевами вместе со всем нехитрым скарбом кочевого народа. В самом деле… Очаг — несколько закопчённых камней, сложенных в круг — не горит. На земляном полу в беспорядке валяется посуда — глиняная, с побитыми, отколотыми краями, деревянная — исцарапанная, рассохшаяся. Треснувшее ведро. Помятый медный котелок. Дырявый кожаный бурдюк.

Поверху — на жердях под войлочным потолком и на центральном столбе, поддерживающем свод юрты — связки сухих степных трав и кореньев, распространяющие стойкий горький запах.

Справа — грязный прохудившийся потник и старое разбитое седло — потёртое, расползающееся, не раз и не два чинённое, связанное узенькими ремешками и грубой толстой нитью. Слева — охапка конских и овечьих шкур.

И движения — никакого.

Никакого?!

Ворох шкур под левой стенкой юрты чуть заметно шевельнулся…

Всеволод среагировал мгновенно. Мечом в левой руке отбросил верхнюю шкуру. Правую — занёс для удара.

— Уляй-вай! Не зарубай, урус-хан! Убивай — нет!

Две иссохшие руки поднялись над бесформенной кучей, прикрывая седую колтунистую голову.

— Не зарубай! Я — вреда не делай! Я — одна польза делай!

Маленькая сухая старуха, в рваном овчинном тулупе мехом наружу, с ног до головы обвешенная разноцветными лоскутами ткани, сухими веточками, кожаными мешочками, коробочками и прочими побрякушками, отчаянно кричала, мешая половецкие и русские слова, размахивая руками, будто крыльями.