Ермак

Атаман укоризненно покачал головой:

— А хлеб ешь?

— Больше барашка в тагане кипит, — отозвался татарин. — Хлеб мало, совсем — мало купец возит. Хорош хлеб, вкусен хлеб. Лепешка из ячменной муки печем.

— Надо свой хлеб растить! — веско проговорил Ермак. — Сеять надо, а для пашни соха надобна. Чем поднимать землю будешь? Лемех, добро скованный, — тут первое дело!

Кузнецы переглянулись, и старый сказал:

— Сибирь — земля холодная, хлеб не будет тут жить, а барашка живет!

— Ты пробовал хлеб сеять?

— Ни-ни. Дед и отец, знаю, не делали того.

— А для чего робишь?

— На хана наш работал: копья, стрела, сабля. Вот наша работа! А ел совсем мало, — Кучум брал все и ругал.

— Робили вы на хана, а ныне будете робить на себя. И самое первое, мотай на ус, кузнец, научим тебя ладить лемехи для сохи, подковки, топоры. Будет селянину благостен мирный труд. Пашню поднимем, зерно сеять научим, лес рубить и корчевать будем. Соха и телега придут в этот край.

— Хороши твои речи, — согласился кузнец. — Только железо надо!

— Обыщем землю, горы и добудем железо, — пообещал Ермак.

Мгла стала редеть, в распахнутые двери кузницы забирался поздний рассвет. Ермак постоял у наковальни и заторопился.

Вот гончарни… Плоскогрудые, смуглые мастера месят глину. Дальше, в соседней лачуге, постукивает молотком бочар, через дорогу в мазанке пристроился седельщик и уже затянул свою песню. Везде Ермака принимали без страха, спокойно и приветливо.

«Видно, солоно прежде жилось, и в Русь поверили, коли к очагу вернулись и за мастерство взялись! — подумал Ермак. Уверенность доброго хозяина наполнила его. — Теперь корень пустим. Сила в простом человеке — в пахаре и в ремесленнике. Они начало всему, а нам, казакам, надлежит зорко оберегать их благостный мирный труд!».

Повеселевший, охваченный жаждой движения, Ермак повернул в Искер. У крепостных ворот ревели верблюды, нагруженные тюками. Три молодые татарки с полузакрытыми лицами сидели на одном из них. Жадные, любопытные глаза женщин встретили Ермака. Он поднял голову и широкой, размашистой походкой прошел мимо них. Высокий сухощавый татарин в зеленом халате стоял у крепостных ворот и, завидя Ермака, бросился к нему:

— Батырь, батырь, скажи слово, ой, повели, конязь! — горячо запросил он.

— Кто ты? — атаман пытливо уставился в ордынца.

— Осман, купец, — низко поклонился Ермаку татарин и прижал руку к сердцу. — Я не хочу бегать отсюда. Вот мои жены и я, мы не можем жить без Искер. Пусти, батырь!

Ермак внимательно оглядел Османа. Сильный, жилистый, он не опустил глаза перед пытливым взором атамана, и тот поверил ему.

— Айда, живи, купец! — разрешил Ермак. — Но помни, служи Руси верно! За перемет — башку долой!

Осман улыбнулся:

— Мой голова крепко сидит на плечах. Я вижу, силен русский и нет больше Кучума, не придет он сюда никогда! Буду честно служить!

Каждый день к воротам Искера приходили конные и пешие татары. Они били себя в грудь и просились в свое жилье. Немало было и повозок, груженных пестрой рванью; на повозках этих сидели перепуганные татарки с малыми детьми.

Простой народ Ермак встречал приветливо:

— Ярарынды![55] Живите за Русью! Народ наш несокрушим, и за ним жизнь вам, как за каменной стеной. Не бойтесь ни хана, ни мурз!

Татары низко кланялись атаману:

— Спасибо. Мы — пастухи и ковачи железа, мы и кошма делаем, коней растить умеем.

Уверенность и спокойствие чувствовались в поведении вернувшихся. Они охотно брались за работу: чинили мазанки, рубили по-русски избы, — садились в Алемасове прочно, навек. Это было большим успехом казаков.

Ермак крепко держал в своих руках Искер, но внутренняя тревога не оставляла его. Надвигалась студеная сибирская зима, а хлеб и сухари подходили к концу. В ямах-погребищах Кучума и мурзаков много отыскалось медной и серебряной утвари, длинношеих кумганов с бухарскими тенгами, тугриками и русскими ефимками, но припасов для пропитания было ничтожно мало.

Нашлась в ямах лишь нарезанная ломтями вяленная на солнце конина, бараний жир в бычьих пузырях, прокисший кумыс в торсуках да соленая рыба. В небольших кадушках хранилось немного меда. И совсем мало нашлось ячменя и полбы.

Невольно у Ермака сжалось сердце, когда Матвей Мещеряк доложил о скудных запасах: как перезимовать лютую зиму?

2

На четвертый день после занятия Искера стоявший на воротной башне в дозоре казак Гаврюха Ильин оповестил во весь свой трубный голос:

— Атаманы, остяки на олешках бегут к нам!

Крепость не велика, вся на лысом бугре, и во всех уголках слышался громкий крик казака. Разом все зашевелилось, вышел и Ермак из Кучумова шатра. Казаки взобрались на тын и пристально всматривались вдаль. И впрямь, по первой снежной пороше, извиваясь, двигалась вереница нарт, влекомых бурыми с проседью оленями. Она то исчезала в падях, то снова возникала на увалах. Вот и передовой! Нарты домчались до ворот, с них легко и проворно соскочил человек малого роста, в легкой кухлянке и с длинным хореем в руках. Он в нерешительности переминался перед воротами. Видя его смущение, Ильин окликнул с башни:

— Эй, откуда пришел?