Ермак

Женщина зорко оглядела его. Широкие плечи, глаза атамана — непреклонные и ясные — сразу покорили ее. Она присмирела, опустила тонкие руки с ярко накрашенными ногтями и, как бы нечаянно, уронила зеленую шаль с лица. Тут пылающие глаза ханши встретились с взглядом Ермака. И странно, не восторг, а удивление и пренебрежение прочла она в глазах атамана.

Самоуверенность вдруг оставила ханшу. Слабой тростинкой под грозовою тучей почувствовала она себя и растерялась. Нет, по-иному она представляла себе эту встречу. На длинных ресницах Сузге заблестели слезы.

— Батько, батько, огонь — ханша! — зашептал Иван Кольцо. — Пусть спляшет, потешит казачью душу.

— Не быть сему! — вымолвил Ермак. — Я не султан, и ты не паша, не пристало нам перенимать ерничество.

Он несколько помолчал и уже добродушно спросил Сузге:

— Как здравствуешь, ханша? — встал и приветливо поклонился. — Собралась в путь дальний? Челом бьет казачество хану Кучуму, — храбрый воин он!

Сузге зарделась, — этот учтивый и суровый воин нравился ей.

Рядом с ним сидел стройный казак с наглыми глазами. Она сразу разгадала его: «О, этот — быстрый на ласки, но сердцем, как решето». Она перевела взгляд на Ермака и, склонив голову, как милости, попросила:

— Дозволь, батырь, пожить в Сузгуне, пока я не отыщу следы моего мужа!

На учтивость она ответила с достоинством и теперь терпеливо ждала решения.

— Не торопись, ханша, казаки найдут дорогу к нему. А пока поживи на своей горе…

Желая сделать приятное жене Кучума, Ермак сказал ей:

— Слышал я, в молодости хан был лихой наездник и богатырь. Говорили, что двадцатью ударами топора он срубал самую толстую лиственницу.

Подрисованные темные брови Сузге капризно изогнулись, она вскинула голову и дерзко ответила:

— Молва всякое передаст, но теперь он не только лиственницу, но и желанной жены не поразит своей секирой! — Ханша повернулась и пошла к выходу.

Казаки переглянулись, а Кольцо не утерпел, рассмеялся.

Ермак осадил его взглядом.

— Почто, батька, зарекаешься от своего счастья? — удивляясь, спросил Кольцо.

— А по то, — сердито ответил Ермак, — что не время ржать, зубы скалить! — И добавил: — Неколи нам с вами гнезда вить…

Пока казаки спорили, Сузге торопливо уходила из шатра. Слуги с подобострастием усадили ее в седло, и глашатай ринулся вперед, крича на весь Искер:

— О, радость, светлая радость шествует…

4

Сузгун был возведен Кучумом по просьбе любимой жены — Сузге. С двух сторон гора обрывалась крутыми ярами, а от Искера шел пологий подъем, прерываемый оврагом, по дну которого бежал говорливый ручей. На вершине холма возвели тын, прорубили бойницы. Зеленый шум кедров и березовых рощ врывался сюда и приносил усладу сердцу. Удалилась сюда Сузге от клеветы, дрязг и ревности других жен. И еще: в своем невольном заточении она уберегалась от хана. Он был противен ей. Глаза его, смазанные мазями, походили на страшные раны и пугали женщину. Она всегда с брезгливостью смотрела на них и на длинную тощую фигуру старика.

К ней изредка наезжал Маметкул, и она при верной рабыне плясала для него. Сузге ждала ласки тайджи, но, храбрый в бою, он был робок в любви и опасался хана.

Да, слепец держал всех в страхе: он все слышал и все знал.

Но Сузге терпеливо ждала своего часа. Когда Покер был оставлен Кучумом, она мечтала о Маметкуле, — . хан уже не был страшен ей. И вдруг совершилось странное: бородатый казак, не вымолвив и слова ласки, овладел ее мыслями.

По возвращении из Искера она вызвала древнего верного ахуна и призналась в своей беде. Седобородый старец до полуночи при трепетном пламени свечи читал коран, обильно смачивая пергаментные листы бесплодными слезами.

— О, небо! О, небо! — вопил он. — Пролей же искры света на помыслы этой женщины.

Она слушала его тоскливый шепот, а когда он стал бить в землю головой, прогнала его прочь:

— Уходи с моих очей. Я просила тебя о другом, а ты молишь аллаха сохранить мою верность постылому слепцу…

Сверкающие белки глаз ее подернулись синевой, и на ресницах повисли слезы. Жалобно озираясь, ахун убрел, но вскоре резво прибежал обратно. Он размахивал руками к с подвижностью, удивительной для его ветхого тела, суетился по дворику, крича:

— Русские у ворот, русские…

Сузге метнулась к высокому тыну. «Пришел батырь, вспомнил!» — задыхаясь от волнения, подумала она и взбежала на башенку.

Внизу, у вала, стоял наглоглазый казак. Улыбался и, нежно разглядывая ее, просил:

— Впусти, царица. Мы не тронем тебя!

— Не ходи сюда! — закричала она. — Я зажгу костер, и мои слуги в Искере расскажут о тебе батырю.

— Гляди-ка, красива и хитра ведьмачка! — засмеялся Иванко Кольцо. — Не страшна твоя крепость, через тын казаку махнуть — охнуть только! — Он уселся с товарищами у ворот и пожаловался: — Ермак страшнее крепости.

Сузге укрылась в шатре, наказав слугам:

— Мечами преградите путь неверным!

Но казаки не ломились в ограду. Они сидели и пересмеивались.

— Строптива чернявая!

Иванко Кольцо, ухмыляясь, сказал:

— То и дорого, что строптива. Дикого скакуна обратать любо-дорого!