Ермак

Ермак и атаманы понимали, что труден и мучителен зимний путь через Камень на Москву. Грозит он многими опасностями для путников Не знали они самого главного, что с той поры, как покинули они вотчины Строгановых, в Прикамье произошли большие и страшные события. Еще до отплытия казачьей вольницы в царство сибирское хан Кучум вызвал к себе пелымского князя Кихека и богато одарил его. Прибыл владетель полночной страны в Искер со свитой вогулов, одетых в нарядные малицы Высокий, жилистый, с пронзительными глазами и большим сухим носом, похожим на клюв хищной птицы, князь важно выступал по грязным улицам Искера, сопровождаемый приближенными. Весна была в полном разгаре, с крутого холма в Сибирку с гомоном низвергались потоки, увлекая за собой навоз и отбросы. В хижинах, сложенных из сырцового кирпича, и в землянках — сырость, смрад скученного человеческого жилья, пахло сожженным кизяком Все было серо и убого, но Кихек не видел ни этой бедности, ни любопытных жгучих глаз молодых татарок которые зорко следили за стройным князем. Он с завистью разглядывал высокий тын, крепостные валы и дозорные башни. На каждом шагу он встречал лучников, всадников с саадаками, набитыми оперенными стрелами, и долго провожал их взглядами ему нравился воинственный вид кучумовских уланов. Булатный меч Кихеку был милее и дороже, чем глаза самой красивой молодой татарки. И поэтому, когда в обширном шатре хана перед ним кружились в ганце наложницы Кучума, он искоса и недовольно поглядывал на старца, разодетого в парчовый халат, не понимая, что хорошего находит тот в женской пляске. «Это зрелище недостойно воина!» — думал Кихек и льдисто-колючими глазами водил по шатру.

Кихека повергли в трепет лишь клинки и панцири, развешанные в шатре. Взор воина пленился ими. Хан Кучум сидел на золоченом возвышении и оттого казался внушительнее и строже. Справа от него сидел озираясь по сторонам, как степной стервятник, тайджи Маметкул. Кихеку пришлось усесться ниже — на пестром бухарском ковре. Заметив восхищение пелымца его клинками, Кучум улыбнулся и спросил:

— Чем любуется гость наш?

— Я дивился твоему могуществу — стенам и башням Искера, а сейчас радуюсь, что ты владеешь этими мечами…

Кихек не закончил речь, — хан захлопал в ладоши. Перед ним вырос мурза в шелковом халате.

— Сними и подай князю! — приказал Кучум, указывая на отпивающий синью клинок.

Придворный проворно добыл меч и, почтительно склонясь перед пелымцем, подал его. Князь, сверкнув глазами, схватил оружие.

— Этим мечом ты будешь разить неверных, — сказал хан. — Они теснят твой и мой народ много причиняют бед нам. Я дам тебе самых храбрых лучников, и ты пойдешь с ними за Камень. Надо наказать Русь!

Кихек довольно склонил голову.

— Я готов, всемилостивый, идти войной против русских! — он вскочил и припал к ногам Кучума. — Вели, я пойду и предам огню и мечу твоих и моих врагов!

Хан с холодным, бесстрастным лицом выслушал пелымца и еле слышно вымолвил:

— Хватит ли у тебя мужества на русских? Не испугаешься ли их воинов?

Ноздри Кихека раздулись, глаза потемнели. Он сжал рукоять клинка и поклялся:

— Если я не сделаю того, чего желаешь ты, мудрый и могущественный хан, можешь взять у меня дар свой, и пусть тогда последняя рабыня твоя плюнет мне, воину, в глаза!

Кихек весь был виден хану. Все движения его души, нетерпение и жажду славы, — все оценил Кучум и снисходительно сказал:

— Ты настоящий воин. Таких батырей я видел только в юности, и о них до сих пор поются песни. Дерзай!

Мурза налил в золотую пиалу до краев синеватой аракчи, и хан самолично вручил ее пелымцу:

— Пей, и пусть твоя голова станет хмельной, — такой она будет и от чужой крови!.. — Кучум польстил Кихеку: — В наших краях ты первый воин. Иди!

Пелымского князя провожали с почестями, дали отряд лучников. Возвращался Кихек на ладьях. Лесные трущобы оделись густой листвой. В урманах ревели медведи, — наступила брачная пора. И зверь и птица потеряли покой, извечный закон жизни будоражил трущобное царство. Среди непроходимых колючих зарослей, бурелома, во тьме, духоте и болотном смраде паровались хищники, косули, белки…

Кихек щурил темные глаза, буйная тайная жизнь урманов поднимала его дух. Его гонцы торопились по большой воде Конды, Пелыма и Сосьвы, призывая вогулов в поход. Отовсюду — с лесистых берегов Конды и Пелыма, из трущоб Сосьвы — шли и плыли вогулы на зов князя.

Прибыв в Пелым, Кихек отправился к священной лиственнице, увешанной шкурами растерзанных оленей, мягкой дорогой рухлядью, принесенной в дар Ек-орке. Под тенистыми ветвями таились идолы, рубленные из крепкого дерева и размалеванные ярко и устрашающе. В кумирне, которая возвышалась на высоких столбах, хранились стрелы, топоры и дубье для убоя жертвенного скота. Но Кихека тянуло другое, — во мраке кумирни он отыскал священное копье и, вращая его, старался угадать, что предвещает ему задуманный поход на Русь.

Вогулы принесли бодрящую весть:

— Казаки уплыли!

Но куда? Это больше всего волновало Кихека. Возможно, что они поссорились со Строгановыми и покинули их.