Эстетика и литература. Великие романы на рубеже веков

То есть, с одной стороны Беньямин говорит о «конфигурациях забвения», которыми заполнено творчество Кафки, и вместе с тем о «умоляющих призывах к нам наконец-то вспомнить»; с другой – Кафка говорит о «слабой памяти» и вместе с тем о нетерпении как о «главном грехе». Дело в том, что существует теснейшая связь между забвением и нетерпением. Не случайно Беньямин отмечает, как безмолвный «умоляющий призыв к нам наконец-то вспомнить» превращается у Кафки в необходимость «внимать». В самом деле, Беньямин пишет в своём эссе о Кафке: «Даже если сам Кафка и не молился, – чего мы не знаем, – ему было в высшей степени присуще то, что Мальбранш называет «природной молитвой души», – дар внимания»¹⁸. И дар внимания, будучи молитвой, умоляющим призывом – безмолвен, как и она, ведь он рождается от бессилия слова. Тогда нетерпение – это желание преодолеть это бессилие, не признавая в нём необходимости, и, как следствие, оно идёт против необходимого терпения – терпения, требуемого тем вниманием, которое есть безмолвная молитва. Нетерпение – это романтическое желание абсолюта, желание обрести целостность; нетерпение – это выдумка, «ложь романтизма». «Правда романа» Кафки рождается из осознания что нам не дано надеяться, что весть Императора никогда не найдёт нас, что никакое спасение не избавит нас от нашей конечности и смертности, что никакая «земля обетованная» не освободит нас от наших бесцельных скитаний по пустыне. И всё же мы должны надеяться, потому что мы знаем, что весть существует, и что земля обетованная явится нам, однако не по ту сторону мира и жизни, а здесь, в этом мире и в этой жизни.

Согласно Беньямину, Кафка показывает нам «границы доступного человеческому пониманию», и действительно:

Иногда кажется, что он вот-вот заговорит, как Великий Инквизитор у Достоевского: «Но если так, то тут тайна, и нам не понять её. А если тайна, то и мы вправе были проповедовать тайну и учить их, что не свободное решение сердец их важно и не любовь, а тайна, которой они повиноваться должны слепо, даже мимо их совести»¹⁹.

Необходимость принять тайну является необходимостью принять тот факт, что не всё можно знать и помнить: в конечном счёте, это – осознание необходимости забвения. В забвении, продолжает Беньямин, вещи «искажены и нераспознаваемы»²⁰. Это означает, как он говорил ранее, что они отсылают к «чему-то другому, отличному от себя». Другое – это то, что скрывается в вещах, что мы не можем помнить, и что мешает нам распознавать вещи в их идентичности, настолько они выглядят для нас искажёнными. Это «другое» скрывается в вещах, которые уже всегда открыты перед нами – для напоминания нам, что поднять покров над тем, что скрыто и забыто, мы не можем. Беньямин подчёркивает, что в Процессе, когда один из героев имеет что-то сообщить К. – он делает это в такой манере, словно тот это запамятовал и должен, следовательно, припомнить; и добавляет, цитируя Вилли Хааса, что главное свойство забвения – это то, что оно «и самоё себя забывает тоже»²¹. В своём желании «обладать» истиной, в своём нетерпении явить на свет скрытое и забытое, как если бы можно было снять покров со всего и вспомнить всё, К. приходит к тому, что забывает забытое, забывает то «глубинное забвение, что предшествует памяти и является и основой её, и её разрушением»²².

Таким образом, именно К., желающий снять покровы с истины, погружается в забвение: «он, который весь – ожидание апетейи, воплощает в себе самое совершенное забывание; более того, основывает это ожидание именно на таком забывании»²³. Забвение К. раскрывается в его нетерпении преодолеть «другое», даже не распознавая его. Это забвение – которое лежит в основе нашего воспоминания и, таким образом, не может быть преодолено – не относится к чему-то в прошлом, но находится внутри самого нашего знания и воспоминания, возникающего время от времени. То есть, если на наш вопрос нет ответа – это потому, что и в нём тоже таится неизбежное забывание. К. продолжает видеть в забвении простое противоречие воспоминанию, в молчании – противоречие слову, и не ведает о «безмолвной молитве», молитве как практике молчания; не ведает скрытого бога, который явится за открытой дверью – и полагает его богом, которого нужно ещё найти, как если бы дверь была закрыта. Но скрытый бог – это истина, хранящая молчание и забвение, от которых происходит всякое слово и всякое воспоминание.