Эстетика и литература. Великие романы на рубеже веков

Таким же образом эти герои не ожидают ничего, и, тем не менее, остаются на месте, как если бы ожидали кого-то, кто, однако, никогда не придёт, или чего-то, что никогда не наступит. Если бы они открыто заявили, что ждать нечего – так же, как если бы они подтвердили, что нечего сказать – тем самым они признали бы бессмысленность мира, сформулировали бы её; как следствие – бессмысленность исчезла бы из размышлений, которые, чтобы признать её, вынуждены были бы от неё отстраниться. То есть, парадокс неизбежен, если не впасть в явное противоречие: нечего ожидать (надеяться), следовательно – мы ожидаем (надеемся). В этом отношении показательным является построение В ожидании Годо, относительно которого сам Беккет подчёркивал, что – даже говоря о заголовке – важен не Годо, а «ожидание»¹.

Именно потому, что – как пишет Адорно – «не означать ничего становится единственным значением»², герои Беккета испытывают ужас перед идеей, что могут ещё что-то означать: «ХАММ. “А мы сами ничего… ничего… не начали означать?“ КЛОВ. «Означать? Мы – и означать! (Короткий смешок) Ах, это здорово!“» (Т, 104). В этом случае разложение произведения является, а не представляет, разложение мира. Уже Кафка в Замке признавал бессмысленным и обречённым на неудачу стремление землемера К. добраться до Замка, и нечто очень похожее обнаруживается в ранних романах Беккета – например, в Уотте. Но Беккет идёт ещё дальше, обостряя проблему до крайности: в его «трилогии» герои не случайно больше ничего не ищут, ни к чему не стремятся, и находятся телом и умом в непрерывном блуждании. Поэтому Беккет предлагает нам мир без смысла, или, вернее сказать, – выводит его на сцену, не давая ему, однако, никакого теоретического объяснения; мир, в котором у человека нет истории, а у жизни – направления: отсутствию цели для человека соответствует отсутствие конца для произведения. И именно такое отсутствие произведение представляет с помощью лишённого всякого телоса присутствия: по сути, герои продолжают жить жизнью, не имеющей цели и не имеющей смысла; они никуда не двигаются, поскольку делать им нечего, но «почему» – об этом они себя никогда не спрашивают.

И так же, как его герои продолжают ожидать, когда им нечего ожидать, и продолжают говорить, когда им нечего сказать, так Беккет продолжает писать, не потому, что писательство имеет смысл само по себе, но потому, что необходимо писать, так или иначе: необходимо иметь надежду именно потому, что надеяться не на что. В самом деле, смысл – это не данность, а обязанность, от которой мы не можем самоустраниться³. Если развитие в произведениях Беккета происходит путём постепенных устранений, вплоть до приведения к взаимно-простым значениям как человека, так и язык, тем не менее, что-то всегда остаётся: ведь Беккет знает, что для того, чтобы говорить ни о чём – нужно всё же что-то сказать, и что образ пустоты не является, не может являться, пустым образом.

2. Отрицание времени и памяти

В произведении нет никаких поисков того «другого», что есть в мире, поскольку нет и самого мира. Отсюда и невозможность в этом не-мире той же трагедии и, в более общем смысле – невозможность времени: там, где нечего ожидать, где нет никакой цели, никакого конца, смысла – там нет и времени. Творчеств Беккета всегда безвременное, так как в нём время – это всегда что-то вне времени, отсылающее к тому, что ему предшествовало. Таким образом объясняются отсылки к прошлому в Счастливых днях и в Конце игры: отсылки, однако, полностью растрачиваемые в словах; прошлое, растрачиваемое в настоящем. Дело в том, что линейное время – прошлое, настоящее, будущее – разворачивающееся явным образом в произведениях Беккета, поглощается циклическим временем, в котором властвует возвращение почти-идентичного. Повторение занимает место действия и, именно потому, что всё повторяется, ничто не приходит к заключению.