Эстетика и литература. Великие романы на рубеже веков

Более того, если разделение внутреннего и внешнего мира в модернистском романе не даёт больше возможности для самого настоящего эпического действия, то также и соответствующее разделение внутреннего и внешнего времени мешает рождению настоящего эпического времени, иначе говоря, времени, связанного с действием. Не случайно во многих модернистских романах время сводится к процессам сознания, в которых нет места ни какому-либо прогрессу, ни какому-либо событию: всё, что там происходит – это блуждание в пустоте, зачастую по кругу. Образцовым в этом смысле является монолог Молли Блум в заключительной главе Улисса: повествование развивается вслед не линейному течению, но извилистому; Молли в действительности представляет землю, и, как земля вращается вокруг свой оси, так и мысли Молли вращаются вокруг неё самой.

Тем не менее, в пределах внутреннего мира основополагающая роль отводится воспоминанию. В действительности, именно воспоминание, охватывая всю прошлую жизнь, побеждает механизм объективного времени и его необратимость. И это то, что мы находим у Пруста. Не случайно именно Лукач увидел в воспоминании возможность преодолеть расстояние между внутренним и внешним и, благодаря этому, возможность настоящей эпической формы. Ведь именно с помощью воспоминания жизнь обретает свою целостность, пусть и только в произведении.

11. Гёте: форма посредничества

Абстрактный идеализм и романтизм утраты иллюзий представляют собой два основных направления романной формы. В первом погоня за идеалом сталкивается с действительностью, сводящей на нет любую попытку спасения; во втором тема времени и воспоминания даёт основание сотворённой целостности, которая, как таковая, оставляет действительность в её невозможности спастись. Следовательно, общим для них обоих является разрыв между идеалом и действительностью, другими словами – между искусством и жизнью.

Тогда для Лукача Вильгельм Мейстер Гёте занимает промежуточное положение между двумя этими типами представления: «его тема состоит в примирении трудного индивидуума, ведомого жизненным опытом в идеале, с конкретной, общественной действительностью» (TdR, 163). Речь идёт о попытке синтеза не столько между двумя ранее проанализированными типами романа, сколько внутри самой формы-романа, синтеза между идеалом и действительностью.

Человеческий тип и структура действия, следовательно, обусловлены здесь формальной необходимостью, требующей, чтобы примирение между внутренним и внешним миром было трудным, однако возможным; требующей, чтобы такое примирение было достигнуто в ходе жестоких сражений и длительных поисков, и тем не менее признающей возможность к нему прийти. (там же)

То есть, для такого типа романов предполагается возможность преодолеть категорическую разнородность традиционного мира и демонического желания. Однако согласно Лукачу примирение, осуществляемое таким типом романов, не даёт основания для органической целостности, для той имманентности смысла в жизни, которая характерна для эпопеи.

Этот род романа представляет собой лишь точку пересечения между демонизмом абстрактного идеализма и обращённого на самого себя размышления романтизма утраты иллюзий:

В Вильгельме Мейстере… Человечество, в качестве основного стремления такого рода изображения, требует равновесия между деятельностью и размышлением, между желанием вторгнуться в мир и способностью восприятия по отношению к миру. Такую форму захотелось назвать Erziehungsroman («педагогическим романом»).» (TdR, 166).

И он прав, добавляет Лукач, поскольку его деятельность должна быть процессом, направленным на определённую цель: развитие людей. Не случайно своеобразный характер такого рода романа – это «релятивизация главного действующего лица» (TdR, 167). Педагогический аспект, отличающий его от романа утраты иллюзий, состоит в том, что «окончательное достижение героем смиренного одиночества не означает полного разрушения…

идеалов, но скорее осмысление противоречия между внутренним и внешним миром» (TdR, 167–168).