Эстетика и литература. Великие романы на рубеже веков

В конечном счёте, апория временности, которой различными способами отвечает повествовательное действие, состоит в трудности удержать месте два крайних значения времени: время души и время мира, то есть внутреннее сознание времени и объективную последовательность. Именно прустовские Поиски служат для выделения особым образом такой полярности между временем сознания и временем мира, обнаруженной уже Августином; в самом деле, в Поисках время мира состоит из различных «сфер», в которых осуществляется то, что Делёз назвал «постижением знаков»: знаков светской жизни, знаков любви, знаков чувственных впечатлений, знаков искусства. Но именно потому, что эти четыре сферы представлены только посредством знаков, их постижение является в то же самое время постижением мира и постижением сознания.

В конце концов, рассказ, повествующий время, не может не показать предел, возникающий перед лицом времени. Не случайно Поиски оканчиваются словами «во Времени»: в самом деле, время в Поисках окутывает всё, включая рассказ, пытающийся его упорядочить». Это означает, что время, будучи «упорядоченным» посредством фабулы, обнаруживает свою непреклонность по отношению к любой попытке обуздать его: невозможность покорить время – это та же самая невозможность покорить смысл, так как парадокс времени является одновременно парадоксом смысла.

Примечательно, что литературные отсылки Рикёра – именно такие авторы как Томас Манн, Вирджиния Вулф и Марсель Пруст, то есть писатели, с полным правом относящиеся к направлению, которое, начиная с Теории романа Лукача, обозначается как «направление-Флобер». Дело в том, что для Рикёра самым важным является произведение, поскольку именно внутри произведения устанавливается отношение между искусством и жизнью, в форме отношения между вечностью и смертью. Отказ от прочего в произведении состоит в том факте, что вечность – целостность, смысл – достигается в нём только постольку, поскольку оно связано со смертью. Так произведение с одной стороны получает спасение, но с другой выражает осознание, что такое спасение является «вымыслом»: оно не искупает жизнь, время, смерть, бессмысленность мира. Это то, что ещё молодой Лукач утверждал в отношении романа.

Несомненно, что эти аналитические размышления Рикёра выявляют важность времени в романе и постигают в полном объёме характер определённого направления романа двадцатого века, характеристики которого обусловлены именно способом отображать время, другими словами – способом построения фабулы, а также темой заключения; однако не случайно, что такие размышления находят явное подтверждение в тех произведениях, которые представлены как «романы о романах», или «антироманы», и в которых обращение к читателю являет собой необходимость непрестанного возвращения к произведению, поскольку неизменно, вновь и вновь, согласованность преобладает над несогласованностью, смысл над бессмысленностью.

Таким образом, помимо вопросов, имеющих большое философское значение⁴, поднятых во Времени и рассказе, и сузивших аналитические размышления Рикёра до проблем, связанных с конфигурацией времени в рассказе, полагаю, что можно утверждать, что такие аналитические размышления не расходятся в основных чертах с заключениями, к которым Лукач пришёл в Теории романа.

Глава вторая Пруст: целостность в произведении

1. Литература и жизнь

К Прусту применимо то, что Лукач утверждал в отношении романтизма утраты иллюзий, и в особенности Флобера: было необходимо, чтобы время (смысл) было утрачено, чтобы его можно было обрести в произведении. Пруст разделяет идею, многократно высказывавшуюся Флобером в его Переписке, что тот, кто пишет, не является тем, кто живёт, что, более того, истинный писатель должен удалиться от жизни, потому что произведение, подлинное произведение искусства, не имеет с ней дела. На основании этого убеждения Пруст отвергает критический метод Сент-Бёва, смешивающего «я» писателя с его произведением, и утверждает обратное – что «книга – это творение «я», отличного от того, которое проявляется в наших привычках, в общественной жизни, в наших пороках» (CSB, 16). В самом деле, в конце Поисков главный герой обнаруживает, что может стать писателем, только когда, удалившись от жизни, будет наконец в состоянии воссоздать её внутри произведения, и в то же время осознаёт тот факт, что произведение, которому он решает посвятить себя раз и навсегда, станет историей призвания и одновременно составит его спасение.

Пруст, таким образом, радикализирует позицию Флобера, поскольку отношение между жизнью и литературой, или, выражаясь точнее, между «утраченным временем» и «временем обретённым» он делает центром Поисков. Дело в том, что для Пруста речь не идёт о том, чтобы отстаивать обособленность искусства от жизни, как это делает Флобер, поскольку путешествие сквозь время представляет для него необходимое условие, чтобы достичь вечности.